Справедливости ради следует заметить, что на Александра Корфа смотрели многие девушки, и очень многие красивые девушки, но почему-то именно взгляд незнакомки в светлом платье не давал ему покоя.
«Мы, определенно, незнакомы, иначе я вряд ли бы забыл об этом… Может быть, виделись на каком-то балу?»
Александр вспомнил оживленное лицо незнакомки, ее лучистые глаза, улыбку…
Интересно, она улыбнулась ему – или смеялась над ним? Молодой барон Корф нахохлился.
«И что она нашла во мне забавного?» – уже сердито подумал он.
На всякий случай Александр осмотрел все пуговицы, но те были на месте. Мундир, за которым ухаживал денщик Степка, тоже находился в образцовом состоянии. Александр приосанился, поймал свое отражение в зеркале на стене, показавшее ему голубоглазого красивого блондина с безупречной выправкой, и нельзя сказать, чтобы остался недоволен тем, что увидел.
Мужчины и женщины совершенно по-разному относятся к похвалам своей красоте. Если женщины от комплиментов расцветают, улыбаются и вообще чувствуют себя совершенно счастливыми, то мужчин такие отзывы в их адрес обыкновенно ставят в тупик, озадачивают и раздражают, если не сказать хуже.
С самого раннего детства, от самых разных людей Александр только и слышал:
– Ах, какой хорошенький!
– Совершенно прелестный ребенок у вас растет, Полина Сергеевна! Весь в мать!
– Такой очаровательный мальчик!
Умилялись все: горничные, няньки, лакеи, подруги матери, попутчики на железной дороге, знакомые родителей, дочери этих знакомых и даже суровые городовые. Они гладили Сашу по белокурой голове, норовили всучить ему леденцы (которые он ненавидел) или конфеты (которые еще согласен был терпеть), тискали его, сажали к себе на колени и баловали, баловали, баловали без конца.
Но если лицом Саша действительно пошел в мать-баронессу, красавицу, когда-то блиставшую при императорском дворе, то характер у него оказался совсем иной. Другой ребенок на его месте, возможно, вырос бы избалованным, испорченным, самовлюбленным нарциссом, но не таков был юный Александр.
Как уже упоминалось, он терпеть не мог упоминаний о своей внешности. Более того, любой, кто начинал знакомство с ним с комплимента его красоте, будь то даже женщина, имел все шансы никогда не стать ему другом, не говоря уже о чем-то большем.
Вот и сейчас, увидев себя в зеркале, он был доволен вовсе не собственной внешностью, а тем, что смотрится так безупречно, comme il faut[7].
Своим манерам Александр придавал большое значение. Именно ледяная неприступность помогала ему выстроить дистанцию между собой и остальными людьми с их глупыми восторгами по поводу его красоты. Благодаря этой неприступности он чувствовал себя защищенным, потому что, подобно многим замкнутым людям, плохо выносил посягательства на себя и на свой внутренний мир.
Барон стряхнул с рукава какую-то пылинку, существовавшую только в его воображении, и двинулся к служебным покоям.
«Почему она все-таки на меня так смотрела?» – не удержавшись, вновь спросил он себя через несколько шагов.
Загадка не давала ему покоя, и молодой человек почти обрадовался, когда увидел, что в служебной комнате находится князь Мещерский. Хотя несколькими минутами раньше Александр предпочел бы посидеть в одиночестве, чтобы без помех сочинить письмо отцу.
– Здравствуй, Серж, – сказал он.
Князь Мещерский машинально кивнул, поправил очки и перевернул страницу. Это был кроткий, рассеянный, незлобивый юноша. Товарищи охотно подтрунивали над ним, но любили его и в случае чего всегда были готовы защитить. На шутки сослуживцев, порой грубоватые, Серж никогда не обижался, а наоборот, смеялся вместе со всеми. Сам он, насколько помнил Александр, шутил очень редко и всегда так, чтобы никого не задеть. И вообще князь принадлежал к тем людям, которые за всю жизнь не способны обидеть и муху.
