И тут девушка почувствовала, что верёвки ослабли, через мгновение её руки и ноги были свободны, а Торубер вдруг взвыл от отчаяния и боли. Слуги за дверью приняли крик своего господина за стон блаженства и не позволили себе прерывать наслаждения Торубера.
Эливейн не смогла удержаться от смеха: всё тело хана было покрыто дивным и толстым слоем морозных узоров, таких, какие бывают зимой на окнах в северных странах.
Девушка выскользнула из-под застывшего на четвереньках Торубера и молча вышла из опочивальни…
Потом, оправдываясь перед разъярённым господином, слуги лепетали что-то о наваждении. Торубер бесился, но понимал, что это правда. Какой-то магический дар был вручён этой девчонке. И кем! Динаэль мешал Колдуну даже после собственной смерти.
А Эливейн беспрепятственно покинула дворец.
– 51 —
Эливейн уже была близка к цели своего путешествия: она спешила к отцу Грегори. Там найдётся и помощь, и поддержка.
Чтобы сократить путь, Эливейн побежала не по улице, а через заброшенный и заросший высокой травой сад давно пустующего дома. Там-то девушка и встретилась с известной всем горожанам воровкой Келли. Та давно заметила богато одетую Эливейн и следовала по пятам за желанной добычей.
Надо сказать, что Келли не была зла или безжалостна. Её частенько ловили с поличным. Она искренне раскаивалась в содеянном, возвращала украденные вещи хозяевам и начинала честную жизнь. Но потом что-то случалось – Келли охватывала болезненная жажда воровства. И всё начиналось сначала.
В самой середине сада, в том месте, где с улицы не видно, что тут происходит, Келли нагнала Эливейн и приставила к горлу девушки длинный нож.
– Не спеши, красавица, – строго сказала она. – Давай свои побрякушки и одежду, тогда я не испорчу твою нежную кожу.
– Мне не жаль ни наряда, ни колец, – грустно ответила Эливейн. – Но тебе они принесут гибель.
Келли только рассмеялась. Эливейн пыталась объяснить, что это не уловка, что девушку в ярких одеждах ждёт смерть, но воровка и слышать ничего не хотела.
Сил на борьбу у Эливейн тоже не осталось. И вскоре Келли, облачённая в нарядный костюм ханского гарема, с драгоценными кольцами на пальцах и, к великой печали мадам Фейлель, с медальоном Динаэля на своей грязной, давно не мытой шее, смеясь, убегала прочь, оставив девушке замызганные лохмотья и самое дорогое сокровище, сокровище, не приглянувшееся ей, но бесценное для Эливейн – оловянное обручальное колечко.
– 52 —
Заплаканная, в лохмотьях, Эливейн постучалась в дверь домика отца Грегори.
Открыла жена священника и только всплеснула руками. Тут же вышел и хозяин дома.
Вопросов о том, что случилось, не последовало. Отец Грегори лишь взглянул в глаза Эливейн и всё понял. Девушка разрыдалась. Здесь, в доме друзей, она смогла дать волю слезам. Горе, невосполнимая утрата, рана, которую не излечит время – вот то, что заставляло сердце Эливейн разрываться на части.
Когда девушка, уткнувшись в грудь хозяйки, наконец, затихла, та тихонько шепнула мужу:
– Приготовь постель. Ей надо выспаться. А потом решим…
– Нет, – всхлипнула Эливейн. – Я не смогу там спать, – и она махнула рукой наверх, где в мансарде располагалась супружеская спальня хозяев дома, так любезно предоставленная несколько дней назад молодожёнам.
– Конечно, девочка, конечно не там, – ласково проговорила матушка Юния. – Мы пойдём в другую комнату.
Она провела девушку в небольшую чистенькую спаленку в правом крыле дома, помогла умыться, выбросила лохмотья и дала чистую одежду.
