Говорят, что убивать страшно только в первый раз. Говорят, что привыкаешь к виду крови. Привыкаешь чувствовать себя мечом в руках богов. Привыкаешь чувствовать себя простым исполнителем их воли. Это проще чем, считать себя мерзавцем, отправившим на тот свет человека, равного себе, человека думавшего, дышавшего, действовавшего, любящего, надеявшегося, ненавидевшего, мечтавшего. Чувствовать себя убийцей, отнявшим жизнь, только из-за того, что человек имел глупость встать на твоём пути. Чувствовать себя зверем, убившим холодно и расчётливо.
У умершего возможно была семья, родственники, друзья, дети, родители. Он мог быть единственным ребёнком в семье, единственным кормильцем, любящим родителем или нежным супругом. Он мог быть последней сволочью, обиравшим сироток или воровавшим в храме. Не важно: был ли умерший плох или хорош. Не человеческое это дело – судить. Убийство всегда убийство, какими бы высокими мотивами, какой бы необходимостью оно не было оправдано. Убийство всегда убийство, даже если цена поступка – своя жизнь.
– Дочка, тобой все в порядке? – Обеспокоенно спросил Миран белую, словно первый снег, Эуру.
Схватка уже кончилась, а девушка все стояла, сжимая меч. Кровь билась в висках тяжёлыми колотушками, а по холодному лбу катилась крупная капля пота. Мёртвый пайкор лежал у ног, раскинув руки и запрокинув голову. Удивление навсегда застыло на загорелом лице, обрамленном венцом ржавых кудрей. Глаза его, яркие… жёлтые… кошачьи, уже затянутые поволокой, смотрели в потолок. Тёмное пятно расползалось на животе, пачкая новенький поддоспешник антрацитового цвета, растекаясь липкой безобразной лужей на каменном полу.
– Выпей, – Миран протянул ей засаленную флягу. – Лучшая бормотуха, которую только можно достать в самых злачных местах славного города Скревена. Для себя берег, но тебе, дочка, нужнее. Ты пей, пей. Ишь, как тебя пробило-то.…
– Зверей диких стреляла ни раз… троллей… гоблинцев,– прошептала девушка делая глоток. Жуткая бормотуха из вина, спирта и специй обожгла горло, и Эура закашляла. – Людей… Как умирали – видела…. а сама своими руками… Нет…
– Трясет-то тебя как, дочка. Ты пей, пей. Винцо голову быстро отключает, а без головы оно как-то проще, – ласково приговаривал старик.
Внезапно старик обернулся. Лицо его в мгновение стало суровым. Пока он поил вином Эуру, а остальные – досматривали мёртвых, оруженосец Радэка, крепкий здоровый парень по имени Нешко, стянул сапоги с лежащего пайкора и деловито примерял обновку.
– Верни на место, урод божий. Не раз сказано же: брать ничего у мёртвых! Смерть свою притянешь, дурья башка.
– Зря ругаешься, папаша! – Усмехнулся Нешко. – Пайкору они уже ни к чему, а мне в самый раз.
– Так твои же целые!
– Целые-то целые, а пайкорские сапоги поновее будут. Вон смотри шлем и себе справил. Такой в Скревене не меньше ста золотых стоит.
Миран осуждающе покачал головой. В то время, закончив осмотр, Радэк торопил людей.
– Привыкай. КаулютМаа близко,– проговорил Радэк, вынимая флягу из трясущихся девичьих рук. – А ты, бы перестал спаивать, детей, – добавил он, возвращая флягу Мирану.
Следующий поворот и снова засада, и новые души отправились пировать к предкам. Через несколько перекрёстков Эура потеряла счёт убитым. Взрослые… Молодые… Старики…. Они умирали, молча, с руганью, хрипя и кашляя, выпуская воздух из пробитых лёгких. Иногда они забирали одного или некоторых из людей Радэка. Эуру, Радэка, Мирана и Славко хранили боги.
