Легенда о Пиросмани - страница 25

В голосе её было столько достоинства, столько теплоты, что Нико почудилось, словно с ним говорит его мать. Слова её лились как полноводные реки, размеренно и мудро, неся в себе удивительно притягательную силу. По его телу пробежал трепет, а от её искренней улыбки едва не подкосились колени. Он был повергнут в смятение странным, внезапно нахлынувшим чувством, будучи не в силах объяснить и самому себе, что оно значило. Никогда ранее он такого не испытывал. Хотя нет… однажды что-то подобное с ним случилось. Было это в далёком детстве, ещё в Мирзаани, когда он, гуляя по селу, случайно встретил маленькую девочку с воздушным шаром. Вот бы вспомнить, как её звали! Кажется, Иамзэ… И вот это волнительное ощущение вновь посетило его, оно не поддается никакому словесному описанию, лишь напоминает состояние восторженной влюблённости, выход в мир, к солнцу, и радостное предвкушение чего-то нового, прекрасного, и доселе неизведанного…

А Элизабед заметила, что милый робкий мальчик с наивными глазами превратился в молодого мужчину, стройного и румяного. Научился читать и писать, хотя и делает это с ошибками, и более или менее правильно излагать свои мысли. Это были единственные изменения, которые пришли к нему со временем. В остальном же – Никала остался ровным счётом таким, каким она его помнит. Добрым, простосердечным, застенчивым и совершенно несамостоятельным РЕБЁНКОМ; он так же сиял нетронутостью своей души, наполненной возвышенными устремлениями.

Мудрая женщина видела в этом юноше беспомощность, его неготовность для борьбы за существование. И, сердечно желая помочь другу детства, она стала подыскивать настоящих художников, которые, несомненно, согласились бы за плату заниматься с Никалой живописью. Но этому, как видно, не было суждено сбыться. У Нико неизменно находились отговорки. Хотя, как-то вдруг он сообщил, что хотел бы поучиться ремеслу, и Элизабед с превеликой радостью отвела его к своему старому знакомому, хозяину типографии, расположенной на Михайловской улице. Старый еврей, придирчиво рассмотрев Нико поверх своих роговых очков, сообщил, что ремесло типографа хорошо кормит, да и заказов, мол, у них много. А само занятие связано с чтением, картинками, требует ума и усидчивости. Трудиться придётся, порой, день и ночь. Нико поначалу согласился, но проработав у старого еврея лишь короткое время, он вернулся в дом, объяснив, что типографское дело не пришлось ему по душе. Не мог же он признаться, что, на самом деле, он страшно скучал по Элизабед и не мог больше ни дня выносить разлуки с ней!

Одолеваемый влюблённостью и одновременно той скрытой опасностью, каковую она в себе таила, он, вставая по утрам с постели, начинал стыдиться своей страсти и сокровенных мыслей, пережитых в ночную бессонницу! Никогда не умел он говорить о нежных чувствах, всё боялся, что засмеют его. И сейчас старался не тешить себя грёзами. Однако, одно обстоятельство упрямо подталкивало его к действиям: он замечал, что с появлением Элизабед, в их шумном доме всё чаще стали собираться молодые люди – высокородные грузинские и армянские аристократы и богатые коммерсанты, – которые, Нико был в этом уверен, поглядывали на Элизабед с интересом и галантно оказывали ей знаки внимания. Она же, будучи женщиной благовоспитанной, не отвергала их в резкой форме. И робкая надежда, поселившаяся в нём – единственное, чем он располагал, – заставляла его спешить. Теперь он старался найти любой предлог для более частого общения с ней. Игра в нарды, например! А что? Очень даже «умное и достойное занятие», как поговаривала старая Эпросине-ханум. А однажды он предложил нарисовать её портрет. Она с удовольствием согласилась ему позировать в гостиной, и он стал её рисовать, а потом вдруг нещадно уничтожал нарисованное. Снова рисовал – и вновь уничтожал с одной единственной целью – любой ценой удержать её подольше рядом с собой… Следующим робким шагом с его стороны было попросить у неё разрешение прийти для общения в её апартаменты, поскольку гостиная в тот вечер была занята деловыми людьми…