С тех пор большой дом превратился в некий агитклуб, красный уголок, комсомольский штаб на деревне. Его так и прозвали в народе «Красная изба». Правление колхоза по рекомендации райкома выделило фонды, и усилиям молодежи стены внутри обшили фанерой, оклеили скромными обоями и поверх разместили агитационные плакаты, красные транспаранты, вымпелы, почетные грамоты и портреты вождей революции.
Только одна комната осталась неприкосновенной, не затронутой красной паутиной кричащих лозунгов – та, где тихо скончалась мать, в начале шестидесятых, так и не дождавшись внуков, и где теперь находилось тело самой Надежды Константиновны.
Минуя просторные сени, односельчане вошли в светлую горницу. Середину занимал длинный деревянный стол из струганных досок, крытый алым кумачом, за давностью лет сильно потрепанным и полинявшим. Его окружали заводские стулья, заваленные тряпками, ведрами и тазами с остатками подгнивших овощей. Стены подпирали скрипучие остекленные шкафы забитые призовыми кубками, расписной фаянсовой посудой, хрустальными вазами, книгами коммунистической тематики, подшивками газет и журналов правильной политической направленности. Возле репродукции большого, заключенного в грязно-золотой квадрат деревянной рамы портрета Ленина, напряженно работающего в Кремле, на специальной тумбочке краснел пластмассовым боком из под льняного расшитого рушника пропыленный транзисторный телевизор. Рядом на подоконнике – широкодиапазонный, проверенный годами приемник ВЭФ с выдвинутой спицей блестящей антенны – неусыпное ухо Пырьевой навостренное в безумный открытый мир.
Вера Сергеевна сразу положила на него глаз и первой вошла в спальню.
Старушка лежала на железной, кованой кровати с пружинным матрацем в ворохе давно не стиранного пастельного белья. Она имела мертвенно бледное лицо без признаков жизни. Дыхание тела отсутствовало, биение сердца не прослушивалось.
– Умерла, – заключила Вера Сергеевна, отпуская тощую безжизненную руку, – Представилась.
– Господи, горе-то какое, – воскликнула Анастасия Павловна и залилась слезами.
Марья Петровна скромно осталась стоять в дверях.
Элеонора Григорьевна, едва заглянув в спальню, предпочла остаться снаружи по причине стойкой боязни покойников.
Афанасий, усевшись за стол, нашел среди многочисленных объедков хлебную корку и стал ее медленно, но сосредоточенно перемалывать редкими зубами.
– Ну, что, Марьюшка, кажись, лечить некого. Ступай с Богом. Мы сами тут справимся, – скорбно перекрестилась над телом безбожная самогонщица.
– Некого, так некого, – охотно согласилась знахарка, – Только, не спешите ли вы? Заблудшая душа назад может вернуться.
– От туда еще никто не возвращался, – уверенно заявила Вера Сергеевна, – Спасибо тебе, Марьюшка, иди. Что, Тоська, плачешь? Давай подружку провожать в путь. По-нашему. По-христиански.
* * *
Невосполнимая утрата постигла последних обитателей Пустошки. Из их жизни ушел всеобщий лидер, народный вождь, пламенный трибун и последний деревенский защитник. Кто станет теперь бомбить гневными письмами все уровни новой власти? Кто будет будоражить уснувшую совесть каменноликих чиновников? Кто потребует ремонта убитой дороги? Кто пустит автобус на маршрут? Кто вытянет из корыстного энергетика новый электрический кабель? Кто обеспечит компенсацию потерянных в сберкассе вкладов? Кто вернет к жизни умирающую деревню?..
