И снег этот утром почти по колено, а в невидных ямках так и по пояс. Только вот под этим белым многогектарным покрывалом скрыты, и навсегда, нескончаемые ряды зеленой свеклы. Которую надо к Новому году, вырвать красными от холода руками, и доставить хоть на какую-нибудь переработку.
Но пока идет снег и почти нет ветра, работать так даже тепло. Весь наш завод в сражении, за будущую сладкую жизнь. Еще бы! И можно выпивать почти в открытую! Тут сейчас можно даже заработать, больше чем за станком. Впереди мужчины, позади женщины с большими ножами. И постепенно весь наш отряд продвигается к мутному горизонту.
Позади нас, как после монгольской конницы истоптанный снег, слякотные куски земли и бугры с чищенной свеклой. Свекла в этом году удалась. Отменный бы был урожай, если бы не было этой погоды, И если собрать урожай, как в Америке или Израиле…
Еще одна промороженная свеклина-свекловища, тяжелая и сколькая в руках, словно отрубленная голова врага.
Стоило лишь мне отвернуться в сторону, как вдруг предстала передо мной равнина, степь, вся в нескончаемом плотном снегу, в бугорках и провалах. Кто там под этими бугорками, очередная свекла или люди, которые тут жили до нас… Или мы сами это? Кто даст ответ?! Пусть первый, кто узнал, выйдет к классной доске. Молчит Русь под серым небушком, и только сыплет снегом.
В руке у меня появляется солдатская кружка, два года пил из такой. Выпиваю и закусываю снегом. Все, что было в карманах уже съедено, а идти назад далеко и трудно. Так монгольский воин, который на переменных конях пересек все пространство от пустыни Гоби до самого Днепра, пьет из китайской серебряной чары кровь своего коня и закусывает снегом. Только и разницы, что у меня история за мной, а вот у всадника все впереди. Вынырнет лава из коней и воинов и запылает большой город и два маленьких селения и начнется новый отсчет уже нашей здешней истории.
Вот тогда то и запомнилось мне это выражение «белые пятна истории», а заодно и другое понятие – «знаки им предшествующие». Вот в этой нескончаемой степной, холодной и на всю жизнь зимней картиной русского поля. Верба, которая росла в конце поля и нашего дневного задания пришла-появилась к нам из снежного тумана и распростерла над нами всеми свои ветки, когда уже стемнело.
Нас уже ждали. Колхозный бухгалтер определил на свой колхозный глазок объем сделанного. И тут же раздал деньги из своей сумки. Особо отметили отличившихся, в том числе и нашего Ваню Хнулю.
Он работал один. Без рукавиц, в одной гимнастерке и от его спины, если ветер стихал, валил пар. Он сам выкапывал свеклу вилами и сам сносил в кучи. Жгли костерок, дожидаясь, когда к автобусам пробьется колхозный трактор и сладкий запах горящих вербовых веточек навсегда вошел в мою жизнь. Ведь в нашей местности век вербы почти равен веку человека. Ну, может быть, чуть больше.
Потом, все вместе, в том числе и трактора и три автобуса полные под завяз, ожидали, пока наш Ваня закончит работу. Так в мою жизнь вошли два понятия: Ваня Хнуля, рекордсмен беспощадного труда и огромная верба, которая была как дом. Под ней даже снега было меньше..
Тут я буду на следующее лето. Уже на нашем, колхозном, сенокосе. Под вербой у нас лагерь, палатки, огонь котелки с кашей из пшена и сала с колхозным мясом. Я еще не умею косить и меня отдали в помощнику нашему вечному заводскому уборщику, нашему контуженному и полоумному Ване Хнуле.
