– Мирской суетой занимаешься! – набросился он на Самсония.– Обман пакостный придумал. Посвящение свое забыл. Тьфу, прости меня Господи, – отплюнулся старец и побрел в церковь.
Упало от этих слов сердце у отца Самсония, ушла куда-то светлая радость и не вернулась даже тогда,, когда очарованная старуха, срывая искусно насаженную запеканку, воскликнула:
– Ну, значит, еще мне суждено пожить. А я уж и не чаяла дотянуть. Потом, глянув в сторону Самсония, добавила:
– Да что с тобой, отец Самсоний?
– Нездоровится что-то. Состарился, сударыня.– печально ответил Самсоний. Хотел подбодриться, улыбнуться, но…
В это мгновение возвращался Геласий из церкви, остановился, погрозил пальцем, сказал скрипучим голосом:
– Где копал, там тебя скоро и зароют.
Испугался Самсоний не на шутку. Всегда пророческими были слова старца – сбывалось они:
– Значит, скоро зароют…
– Да что с тобой сталось, отец Самсоний, ты белым стал, как мел? – допытывалась помещица, уезжая из монастыря.
К ночи отец Самсоний почувствовал себя так плохо, что вызвал игумена и поведал ему о своем тяжком нездоровье, о том, как корил и что предрек ему Геласий и как неспокойно стало у него после того на душе.
– Ну, грех не велик, – успокаивал добрый игумен, – а за светлую радость людям, тебя сам Бог наградит.
Пошел игумен к Геласию, просил успокоить больного Самсония, но не вышло ничего. Отмалчивался Геласий и только, когда уходил игумен, бросил недобрые слова:
– На отпевание приду.
И случилось все так, как предсказал Геласий.
Недолго хворал отец Самсоний и почувствовал, что пришла смерть. Соборовали умирающего, простилась с ним братия, остался у постели один иеромонах и стал читать отходную.
Вдруг видит – поднялся на локтях Самсоний, откинулся к стене, на которой висела вязка сухих грибов, и засветились грибы, точно венец вокруг лика святого. Вздохнул глубоко Самсоний и испустил дух.
Рассказали монахи друг другу об этом и стали коситься на Геласия, а Геласий трое суток, не отходя от гроба, клал земные поклоны, молился и шептал:
– Ушел грех, осталась святость.
Не понимали монахи слов, произносимых Геласием, и жутко на душе становилось.
А сколько разговоров пошло, когда, придя на девятый день к могиле отца Самсония, – а похоронили его, по указанию схимника, в дубняке, за церковью, – увидели, что у могильного креста выросло множество грибов?
Вырвал их всех, до единого, Агафангел иеродиакон; игумен окропил место святой водой; отслужили сугубую панихиду.
А на сороковой день повторилось все то же, и не знали монахи, что думать, – по греху ли, по святости совершается?
Пошли у монахов сны об отце Самсонии; стали поговаривать, будто каждую ночь вырастают на могиле его грибы, а к последней звезде ангел Божий собирает их, и светится все кругом.
Стали замечать, что если больному отварить гриб, сорванный вблизи могилы, то тому становится лучше.
Так говорили вес в один голос, и только Геласий схимник хранил гробовое молчание и никогда не вспоминал об отце Самсонии.
Но, как раз в полугодие кончины Самсония, случилась с Геласием беда. Упал, сходя с лестницы, сломал ногу и впал в беспамятство. Собрались в келье старца монахи – не узнавал никого Геласий, а когда игумен хотел его приобщить, оттолкнул чашу с дарами.
Скорбел игумен и молил Бога вразумить старца. Коснулась молитва души Геласия, поднялись веки его, принял святые дары, светло улыбнулся людям и чуть слышно прошептал:
