Новокшонов рассказал о положении в Германии, о деятельности национал-социалистов, приветствующих всякий шаг против Советского Союза, о победах вермахта в Европе и призвал осторожно и настойчиво сколачивать группы людей, недовольных советской властью, расширять подпольную сеть и дожидаться сигнала. Когда резиденту уже не о чем стало говорить, он вдруг вспомнил наставление Мадера о «фольксдойчах» – лицах немецкой национальности, живущих за рубежом. Поглядывая на двух сидящих немцев, Новокшонов сказал:
– Германское правительство очень интересуется соотечественниками, которые проживают в Туркмении.
– В районе Мары, Серахса и Теджена, – вставил Ходжак, – есть немецкие колонии. Они еще со времен фон Кауфмана. Над ними когда-то покровительствовала императрица Александра Федоровна…
– Теперь их будет опекать сам Гитлер, – подхватил Новокшонов. – Нацизм считает, что каждый фольксдойче может и должен работать на благо рейха. В Германии действует Союз немцев – выходцев из России. Он призван создавать повсюду опорные пункты тысячелетнего рейха. Союз уже отправляет посылки в Советскую Россию для немцев, живущих на Волге, близ Одессы, и даже в Туркмению. Дело, господа, не в тряпках, а в том, чтобы помогать соотечественникам сохранять на чужбине, вдали от родины передовую немецкую культуру, распространять идеи национал-социализма.
Ходжак, что-то шепнув на ухо Новокшонову, прервал его речь, а Бабаниязов протянул листки со списком подпольной организации «Вера ислама». Резидент читал его, покрываясь у всех на глазах мокрой испариной, – он увидел в списке Ашира Таганова, Герту Гельд…
– Кто тебе подсунул эти имена? – Новокшонов ткнул списком в лицо побледневшего Бабаниязова.
– Сказали, свои люди, немцы среди них есть, – Бабаниязов указал глазами на Ходжака и Черкеза. – Договорились же объединиться с Ашхабадом.
– Да это же туфта, балбес ты несчастный! – Новокшонов выхватил из-за пазухи револьвер, навел на Ходжака, Черкеза. – Не шевелитесь!
– Не трудитесь, господин Новокшонов, – усмехнулся хозяин конспиративной квартиры, не поднимаясь с места, – у вас же боек сточен.
Новокшонов пощелкал курком и со злостью бросил револьвер на стол. Бабаниязов бросился к двери, но его телохранитель вместо того, чтобы помочь своему «хозяину», преградил дорогу и с такой силой отшвырнул его назад, что тот растянулся на полу, чуть не свалив со стола лампу.
Дверь открылась, и с ручными фонариками в руках вошли Чары Назаров и еще двое чекистов в форме. За дверью маячила фигура часового с винтовкой.
– Хватит, Новокшонов, комедию ломать! – Назаров сел на освободившуюся табуретку. – Или как вас там, Шырдыкули… Хачли?
Новокшонов затравленно оглядел всех и сник. Бабаниязов с отрешенным, мертвенно-бледным лицом так и сидел на полу, не в силах подняться. Остальные довольно улыбались. Только Черкез был необычно взволнован, его большие глаза сверкали ненавистью.
– Пощадите! – Новокшонов вдруг брякнулся на колени и пополз по кирпичному полу, оставляя за собой мокрый след, отдававший мочой. – Не убивайте! Я не по своей воле…
– Поднимитесь, Шырдыкули! – брезгливо поморщился Назаров.
– Пусть он лучше расскажет правду о родителях и брате Черкеза, – сказал Ходжак.
– Все расскажу! – Новокшонов, поднявшись на ноги, недоуменно ощупывал свои намокшие штаны: – Меня не расстреляют?
Черкез молчал, не сводя глаз с Шырдыкули, будто хотел запомнить гадливое лицо труса и убийцы. Вслушиваясь в его жалкий лепет, он подумал, что, наверное, месть – справедливое чувство. О мести может забыть бесчестный, тот, у кого отшибло память. Возмездие – это человеческая память, а человек без памяти – двуногое животное. Ведь такие оборотни, как Шырдыкули, погубили самых близких ему людей, а самого Черкеза и Джемал разлучили с родиной…
