– А как же? На то вы и «Ледино потомство», чтобы вылупляться вне очереди. – усмехнулся Клавдий, вводя их в триклиний, убранный гирляндами цветов, где вокруг низкого и обширного овального стола высились три массивных трехместных ложа. – Сюда, братцы-Диоскуры, вот ваши места.
– Мы свято выполняем завет предков. – заметил сухой подтянутый Арулен, садясь на ложе и протягивая рабу ноги, чтобы тот снял башмаки, – Признак хорошего тона; начинать обед с числа граций, доведя его затем до числа муз[49]. Кого ты еще пригласил на обед?
– Будут почти все наши, – ответил Клавдий, слегка покривив душой. Мауриция он не позвал. Тот своими эпиграммами давно уже настроил против себя всю компанию. Добро бы еще не публиковал их.
– Нам не будет хватать только Флавия Клемента, – заявил Юний Альсин, посыпая воображаемым пеплом голову.
– Да? А что с ним? – спросил Клавдий, но тут же осекся и кивнул головой. Он вспомнил. – Но я, признаться, так и не понял за что? Он же был совершенно безобидным увальнем, а кроме того с таким стоическим мужеством нёс бремя своего родства с цезарем… Он ведь был его двоюродным братом.
– Это и спасало его столько времени. Будь он родным, то клянусь Вакхом, не пережал бы Тита. – сказал Арулен Приск.
– Самое интересное произошло за три дня до казни. – рассказывал Альсин, лакомясь стеблями пышной спаржи, – Цезарь пировал у него три часа кряду, объявил его своим лучшим другом и кристальной души человеком, а его мальчишек – своими наследниками и тотчас же переименовал одного в Домициана, а другого – в Веспасиана. На следующий же день наши понтифики причислили обоих ребятишек к лику богов,
– А еще через день беднягу Клемента схватили спросонок и поволокли на казнь, – закончил Арулен, – Мне говорили, что его голова, даже отделенная от туловища, сохраняла недоуменное выражение лица, будто вопрошая: за что вы меня так?
– Тразея говорил, что за христианство… – начал было Юний.
– Глупости, – оборвал Арулен, – Официально было объявлено о его осуждении за взяточничество и предвзятое судейство. Правда, приговор ему вынесли уже задним числом.
– Помилуй нас, Юпитер! – воскликнул Альсин, – Если бы за это казнили, Город бы обезлюдел. Но пусть даже и так, пусть он трижды взяточник, при чем здесь его жена? А ведь наказали её так, как наказывают за христианство. Ее сослали на Пандатерию. А перед этим раздели и гнали плетями через весь город. А супруга у Клемента была дородная – представь себе, целая гора белого, визжащего и трясущегося мяса, – Юний Альсин захихикал.
– Прекрати. – бросил Арулен Приск, брезгливо поморщившись.
– Нет, право же, вымя свисало до пупка, здоровее, чем у перузийской коровы… – Альсин давился от смеха, уплетая салат с пряным велабрским сыром и запивая его медовым мульсом.
– Бедная Флавия… – пробормотал Клавдий, вспоминая веселую кругленькую хохотушку, которая некогда была «кумушкой» на его свадьбе. – Она ведь тоже была племянницей Цезаря.
– О-о! – воскликнул Приск, трагически возводя очи горе. – Свирепее всего наш мухоед расправляется именно с племянницами. Суди сам, дочь своего брата, Юлию, он мало того, что соблазнил и обрюхатил, но и заставил вытравить плод, отчего бедняжка умерла. А ведь ничто не мешало ему жениться на ней…
– Ну, нет, ни за что, – возмутился Альсин, – это было бы кровосмесительством. А вот убить родственницу – дело весьма приличное. И крошка Домиция была довольна.
