– Чего тебе, Ефим? – раздраженно отвлекся телеграфист. – Недосуг мне, нешто не видишь? Потом…
Однако сторож не только не уходил, но и продолжал делать телеграфисту какие-то таинственные знаки, зовя того в коридор. Потеряв наконец терпение, Старковский выскочил за сторожем, прикрыл за собой дверь.
– А? Что? Кто, говоришь, спрашивает? Какой татарин? Ты что, Ефим, пьян? В холодной давно не ночевал, прохвост? Щас я тя вместе с татарином твоим туда и определю!
Ефим, не обращая внимание на брань и угрозы, просунулся к самому уху телеграфиста и шепотом назвал фамилию, от которой телеграфист сразу начал трезветь.
– От Пазульского, говоришь? Чего ж раньше молчал, дубина? Где татарин-то?
Посланец-татарин ждал на улице. Сдернув картуз, он сдержанно, с достоинством поклонился выскочившему на крыльцо Старковскому:
– Извиняй, нашальник! Я не свой воля к твоя милость ношью пришел. Пазульский прислал. Он просить тебя хочет, нашальник, чтобы ты у Корсаковский телеграфный нашальник через твой провод спросил про один шеловек. Отшен просил он, Пазульский…
– Твоему Пазульскому откажешь! – хмыкнул телеграфист. – Конечно, запрос сделать можно-с… Про кого он знать желает? Про Барина? Это что – кличка, поди? А фамилия как у Барина энтова? Не знаешь? Ну вот – а как же я узнаю? Клички арестантские, любезный, только в статейных списках прописаны. А статейные списки пока на пароходе, понимать должно… Да и то – в общих списках-то только фамилии прописаны, кличек там может и не быть.
– Про фамилий я не знай, нашальник. И Пазульский не знай – он сказал только, что из немцев тот шеловек, клишка евонная – Барин. А спросить можно у корсаковский вертухай, он спросит у тех, кого там высадили с парохода. Они точно знают, нашальник. Спроси, сделай милость! А то Пазульский шибко сердитый будет!
– Попробую, – в сомнении покрутил головой Старковский. – Но не обещаю… Ты передай – это в Корсакове карантинного надзирателя просить надобно, вертухая по-вашенски. Ночь на дворе – может, он спит, а, может, и вовсе пьян. Передай – постараюсь, а там как получится. Сторожа пришлю, ежели узнаю. Где тебя искать-то?
– Как где – в кандальный турьма, нашальник! – усмехнулся в жидкую бороденку гонец. – Пусть майданщика спросит – меня там все знай.
Вернувшись в аппаратную контору, Старковский был встречен нетерпеливым гомоном заждавшихся чиновников.
– Ты куда пропал, Тимофей? Корсаков застучался уже. Кто там тебя звал-то?
– Ты вот что, Тимофей! Еще спроси, а как…
Старковский принял поданную стопку, махнул ее без закуски, замахал перед открытым ртом ладонью, отгоняя сивуший дух, зачерпнул щепотью жменю квашеной капусты, прожевал, и только потом заговорил:
– Погодите, господа! Тут сам Пазульский гонца прислал, его запрос исполнить требывается…
Чиновники на минуту примолкли, поразинули было рты, но быстро опомнились и снова столпились вокруг телеграфиста, засыпали его новыми вопросами:
– Надо же – сам патриарх! Не врешь, брат?
– Надо же – Пазульский! А чего ему-то надобно?
– Сей минут, господа! Сейчас все расскажу, – Старковский склонился над аппаратом, отбивая в Корсаковский пост внеочередную депешу. – С Пазульским, с этим живорезом, шутки плохи, сами знаете! Очень он интересуется одним человечком из нового сплава, с «Нижнего Новгорода». Барином каким-то – есть ли он на пароходе…
– И кто ж таков Барин этот?
– Висельник, поди, какой-то? Судя по кличке – из благородных, должно…
