Мастер Байбаков пожал Моне руку.
Качалка со скрипом продолжала работать. На ее оси кружился блестящий эксцентрик. Моня его остановил и расцеловал.
Бакинский дворик на улице Кирочной. Уже июль, и значит, на улице с утра стоит страшная бакинская жара. Открытые лестницы и галереи на всех трех этажах. На одной из дверей третьего этажа сверкала начищенная латунная табличка «Салон г-на Левинсона». Входная дверь открыта настежь, как и все остальные двери в квартире-салоне. Это способ создать хоть какой-то сквозняк. С просторного балкона квартиры, увитого виноградом, между широкими листьями видны плоские крыши соседних домов.
На балконе за столом вся семья Левинсонов. Сам Соломон Моисеевич, Моня и две его старшие вполне упитанные сестрички Люба и Мира. Вошла на балкон и мама, Берта Абрамовна, держа сковородку с горячей яичницей и помидорами для папы.
Соломон Моисеевич, не отрываясь от газеты, взялся за яичницу.
– Соломон, – сказала жена, – у меня для тебя плохие новости.
Вилка с куском яичницы замерла в воздухе.
– Соломон, подними глаза от газеты, и ты увидишь, что у тебя уже выросли дети…
Дети привычно занимались своими делами. Моня читал пухлый том «Капитала», сестры готовили себе громадные бутерброды. Масло лежало перед ними в глубокой розетке на тающем льду, на соседней, тоже на льду, возвышался брусок паюсной икры.
– А что с детьми? – поинтересовался глава дома.
– Азохн вей! – всплеснула полными руками Берта Абрамовна. – Он еще спрашивает! Счастье, что Гусманы пристроили Моню к Нобелю, и теперь он уезжает, как вам это нравится, в Париж, не приведя еще в дом ни одного приличного молодого человека…
Сестры замерли.
– У тебя есть хотя бы пара достойных приятелей с сыновьями?
Соломон Моисеевич замычал, делая вид, что у него рот набит едой. Промычал он нейтрально, так что не было понятно, есть у него подходящие приятели или нет.
– Значит, каждый четверг ты играешь в вист с босяками, – сделала единственный правильный вывод Берта Абрамовна.
Тут хозяин дома обрел дар речи.
– Почему с босяками? Доктор Фридман босяк? А скрипач Гершович? И потом, девочки еще учатся на курсах! Не надо торопиться…
– Ты бы в другом деле не торопился, – возмутилась Берта Абрамовна.
Сестры понимающе захихикали.
– Можно хотя бы в воскресенье нормально позавтракать! – Соломон Моисеевич сорвал с себя салфетку.
– Ах тебе мешают? – саркастически поинтересовалась супруга. – Так завтракай с женой Гершовича…
Сестры замерли. Обычная перепалка приобрела интересный поворот.
– При чем здесь жена Гершовича?! – Соломон Моисеевич вскочил и стал метаться по балкону.
– Яичница остынет, – язвительно заметила Берта Абрамовна. – Жена Гершовича, конечно, ни при чем, если бы Фира вас не увидела в синематографе…
Соломон Моисеевич поднял глаза к небу, будто пытаясь там прочесть ответ на этот сложный вопрос.
В это время на улице раздался переливистый свист – так свистеть умеют только голубятники.
Соломон Моисеевич выглянул вниз и радостно вскрикнул, поскольку эта новость освобождала его от продолжения неприятной темы.
– Моня, Фима внизу в пролетке!
Сестры восторженно завизжали. Берта Абрамовна всплеснула руками:
– Откуда взялся этот шмендрик[4]? Только его здесь не хватало. Что ни день, то неприятности!
Поскольку последнее слово должно было остаться за ней, Берта Абрамовна язвительно поинтересовалась:
– А Любочку Гершович он с собой не привез?
