Несмотря на короткий шаг кривоногого Фимы, он ступал вровень с длинноногим Моней. Более того, порой получалось так, что Моня за ним поспевал.
На пустой воскресной парижской улице Мари-Роз Фима остановился у дома 72.
– Который час? – спросил он у Мони.
Моня достал из жилетного кармана золотую луковицу Павла Буре.
– Девять, без двух минут.
– Не опоздали, – резюмировал Фима и закурил папироску, получив огонь после того, как резко провел спичкой у себя по бедру.
Через пару минут из входных дверей выскочил бодрый невысокий господин в котелке. Отступив к краю тротуара, он задрал голову. Из двух окон третьего этажа на него смотрели две дамы. Молодая, с пучком, в пенсне и белой блузке, и дама в годах, в черной накидке на волосах. Бодрый господин, сняв котелок, картинно раскланялся с дамами, шаркнув ножкой.
Затем он подошел к Фиме и Моне.
– Знакомьтесь, Владимир Ильич, это мой друг Моня, Моисей Левинсон, студент Сорбонны.
Выговорив эту фразу, Фима щелчком, не глядя, отправил папироску в сторону мостовой, точно попав в проезжающий экипаж с пассажирами.
Владимир Ильич с любопытством проследил за траекторией окурка, попавшего на украшенную бумажными цветами дамскую шляпку, над которой сразу появился дымок.
– Так вы, батенька, мировой пожар устроите, – резюмировал быстрый господин, а потом энергично пожал руку Моне. – Давайте, – предложил он, – пока будем добираться до наших курсов, поговорим об экономике, но на немецком. Этот язык, друзья (у него получилось «дгузья»), больше подходит для точных цифр, не правда ли? А вы можете?
Моня пожал плечами.
– Это несложно, – вмешался Фима. – Только немцам неизвестно, что изобрели вперед: идиш или дойч.
– Не все наши слушатели знают идиш, – заметил господин в котелке.
Пока продолжалась эта короткая пикировка, дамы в окнах, не замечая друг друга, продолжали разглядывать, что происходит перед домом.
Наконец троица двинулась, оглядев себя в витрине еще закрытого кафе. В большой зеркальной поверхности отразился маленький кривоногий Фима в синем матерчатом кепи, в каких ходили французские рабочие, и с красным платком на шее, коренастый Владимир Ильич в уже упомянутом котелке и полосатой тройке и длинный Моня в соломенном канотье с широкой цветной лентой и в светлом парусиновом костюме.
Три совершенно не подходящих друг другу господина шустро зашагали навстречу разгоравшемуся дню начала лета.
Зоркому Ильичу явно не нравилось, что Моня строит глазки проезжающим мимо молодым дамам, каждый раз дотрагиваясь пальцами до твердых полей соломенной шляпы.
– Что-то много евреев у нас в революционном движении, – хитро прищурившись, вдруг заявил Владимир Ильич.
– Я теперь Порошенко, – заметил Фима, – и, кстати, вероисповедание принял такое же, как у жены.
– Ефим Абрамович Порошенко, – ехидно высказался Моня.
– Зря вы, батенька, с вероисповеданием поторопились, – нахмурился Владимир Ильич.
– А шо? – огорченно спросил Фима. – Надо было какое-то другое выбрать?
– Огнепоклонство, – заметил Моня.
– Прекрасно! (получилось «пьегасно»), – воодушевленно воскликнул Владимир Ильич и даже на секунду остановился. – В этом что-то есть! Иносказательно – именно пламя революции есть наша вера!
И бодро зашагал дальше.
…Они уже пересекали Марсово поле, когда Владимир Ильич сказал:
– Что ж, батеньки мои, шагать нам еще пару часиков. На фиакре, конечно, доберемся за четверть часа, но надо беречь партийную кассу! – и он наставительно поглядел на Моню.
