Жена у Михалыча на две недели уехала к детям в другой город, и он оставался на хозяйстве один. Он провел по своему участку Генашио, похвастался своими изобретениями. У него была оригинальная подача воды в теплицу, он придумал свой капельный полив, эффективнее фабричного. Михалыч показал солнечные батареи, которые давали освещение для туалета, веранды, сарайчика. Генашио вежливо удивлялся, хотя и половины не понимал, для чего все это.
На веранде Михалыч накрыл стол, поставил закуску, достал графин с розовой жидкостью и налил по половине большой кружки.
– Давай за мое спасение. Ты быстро справился с собакой. Работал с животными? – спросил мужчина.
Генашио пожал плечами, качнул головой. Он мог, конечно, сказать, что занимался и не только собаками, но му трудно было это всё объяснить.
– А я, видите ли, в отпуске. На целых два месяца. Отправили меня из института в отпуск, я и решил на дачу, – мужчина повел рукой, – вот хозяйничаю. Жена уехала к дочери в другой город.
Они выпили. Вино было довольно вкусным. Намного вкуснее, чем вино времени Генашио. Здесь все было по-другому, и все это опять начало нравиться Генашио. Он откинулся на спинку старого стула и приготовился слушать. Он знал, что стоит человеку выпить и всё, начинаются разговоры. И каждый говорит о своих проблемах.
Они закусили консервами. Генашио с удивлением смотрел, как Михалыч тянет за кольцо наверху плоской банки и крышка снимается. А там рядочками лежат маленькие рыбки. И они довольно вкусные.
Так они сидели с полчаса, потом Михалыч начал говорить о своем начальстве, о том какое оно глупое, и даже тупое. Ничего не понимает, а суется туда, куда никак нельзя. И только мешает работать.
– Ты знаешь, Генашио, а я ведь грандиозное изобретение вот-вот закончу. За него я могу получить Нобелевскую премию. Но она мне не нужна. Это изобретение перевернет всю науку, да что науку… Всю историю человечества! Не хочу сильно хвастаться, но это будет революция в науке. Это будет гораздо значительнее, чем открытие электричества.
Генашио сидел и смотрел на увлеченного человека и даже немного завидовал. Сам он добился, чего хотел, но все равно осталось много непонятного, и сейчас, глядя на Михалыча, он тоже хотел творчества.
– Я ведь профессор, – признался Михалыч, – я ведь кроме научных изысканий учу студентов.
Генашио с интересом посмотрел на профессора. Вроде бы и не похож на ученого человека, хотя кто его знает.
– Я вот смотрю на тебя. На твой акцент и не могу понять. Какой ты нации? Может быть итальянец? Нет. Испанец? Тоже вроде бы нет. А можешь и не говорить. Выбрала тебя Вера, и пусть так будет. Она хорошая женщина. Ты только не обижай ее, – профессор заметно захмелел.
Потом они поднялись на второй этаж, и Михалыч подошел к стене, завешанной пестрой тканью. Он отодвинул ее, и под ней оказалась черная доска. Сбоку на подставке лежала тряпка и кусочки мела. На доске был изображен какой-то чертеж, и сбоку были написаны формулы.
