На что она мне ответила:
– Вам было назначено на тринадцать часов, вы опоздали на семь минут.
Я сказал:
– Ваш вахтер виноват. Он продержал меня восемь с половиной минут, рассматривая удостоверение.
– Объясните все профессору Панафидину. Александр Николаевич сам никогда не опаздывает и не любит, когда это делают его визитеры. Теперь сидите ждите, у него товарищи, он освободится минут через сорок.
– Прекрасно, – сказал я. – У вас буфет или столовая есть?
– На нашем этаже есть буфет, – не выдержала, улыбнулась рыбка. Видимо, ее рассмешило, что я из неудачи хочу извлечь вполне конкретную пользу. – Приятного аппетита.
– Спасибо. – И я отправился искать гастрономический оазис в этой стеклопластиковой канцелярской пустыне.
В другом аквариуме, точно таком же, как тот, где обитала тропическая рыбка-секретарша, стояла кофейная экспресс-машина и за дюжиной столиков расположилось довольно много людей. На меня не обратили ни малейшего внимания, я взял свою чашку кофе с бутербродами, сел за свободный стол в центре комнаты и не спеша огляделся. За соседними столиками люди были озабочены и беззаботны, молоды и зрелы, веселы и мрачны, и разговоры их прозрачным мозаичным куполом висели над моей головой:
– Да что ты мне баки заливаешь? При чем здесь эффект Мессбауэра?..
– В Доме обуви вчера давали сапоги на платформе по восемьдесят рэ. Потряска!..
– Перцовскому оппонент диссертацию валит…
– Брось ты, его Витторио Гасман играет. Он раньше в «Обгоне» снимался…
– А вы еще продукт на ЯМР не сдавали?..
– Да не надо ему было за фосфозены браться. Он же в этом ничего не петрит…
– Конечно везун – и все. Ему «Арарат» с золотыми медалями сам в руки упал…
– А мы на осциллографе сняли все кривые. Не-а, с кинетикой вопросов нет…
– Валька Табакман в отпуске на Чусовой был. Икону обалденную привез – пятнадцатистворчатый складень, закачаешься. Он ее глицеральдегидом чистит…
– В Сибирском отделении кремнийорганики нужны. Если с катализом сорвется, ты подумай…
– Ну и жуки! Пронякин только отбыл в ИОНХ, они тут же притащили в дьюаровском сосуде пять литров пива и в муфеле шашлыка нажарили – красота…
– Галке муж из Болгарии дубленку привез…
– А зачем? Можно ведь рассмотреть физический смысл кольца Мёбиуса…
– Ничего не значит – Сашку Копытина у нас четыре года младшим продержали, а в Нефтехиме он за два года докторскую сделал…
– А я плюнул на все, везде наодолжался и за кооператив внес. Две сто – Северное Чертаново…
– Панафидин строит сейчас какую-то грандиозную установку…
– У Риммочки в субботу день рождения был…
– Пенкосниматель – ваш Панафидин…
– Талантливых людей никто не любит…
– Девчонки из его лаборатории стонут – присесть некогда…
– Панафидин лентяев не держит…
– Он себе «жигуля» красного купил…
– Рожа у него самодовольная…
– Бросьте, девочки, он очень цельный человек…
– …Панафидин…
– …Панафидин…
В стерильно чистом кабинете и намека не было на так называемый творческий беспорядок. Каждая вещь стояла на своем месте, и чувствовалось, что, прежде чем поставить ее сюда, хорошо подумали. Но, пожалуй, больше всего на месте был хозяин кабинета. Такого профессора я видел впервые в жизни: ему наверняка и сорока еще не было. Жилистый, атлетического вида парень в элегантных очках, шикарном темно-сером костюме «эври-тайм», ярком, крупно завязанном галстуке с платиновой булавкой. И лицо, безусловно, «штучное» – я на него просто с завистью смотрел. Длинные соломенно-желтые волосы, могучие булыжные скулы, чуть впалые щеки, несокрушимый гранит подбородка. А за продолговатыми стеклами очков, отливающих голубизной, льдились спокойные глаза умного, хорошо знающего себе цену мужчины.
