– За вас!
– За ваши благие начинания!
– Успеха в делах!
Мамонтов с благодарностью поклонился, тоже слегка пригубил, но не мог не внести печальную поправку в столь лестные для него пожелания:
– Батюшка Иван Федорович, к скорби моей, недавно скончался.
Все задвигали креслами, выражая готовность встать, но Савва Иванович убедительным жестом усадил всех обратно.
– Ах, что вы говорите! Какая утрата для всех, кто его знал и о нем слышал! Царство ему небесное! – Николай Петрович хотел перекреститься, но по рассеянности своей не донес правую руку до левого плеча, вздохнул и посетовал: – Всем нам когда-нибудь умирать – кому раньше, кому позже. Все на небесах будем.
Этюд девятый
Бесы спасутся
После этих слов балагурить и налегать на разносолы было уже несколько неуместно. Гости смутились, призадумались, вытерли губы, и разговор приобрел иное направление – отвлеченное и философическое, чему они сами немало удивились.
– А что там, на небесах, хотел бы я знать? – спросил военный в расстегнутом кителе и турецкой феске набекрень, которую он надел с явной целью всех позабавить и забыл снять, хотя на нее уже никто не обращал внимания.
– Для кого-то райские кущи с гуриями, а для иных ад кромешный, – подсказали ему то, что еще немного отдавало недавними смешками и балагурством.
– А когда вы в Крымскую кампанию под пулями, не сгибаясь, стояли, то об этом разве не думали? – спросил Николай Петрович, пресекая насмешки напоминанием о ратных доблестях военного и желая дать ему повод самому ответить на свой вопрос.
– О небесах-то? Не думал. Не до того было под пулями-то…
Военный почувствовал себя неловко оттого, что поставил себя в неравное положение со штатскими, вообще не нюхавшими пороха и потому не способными оценить всю степень грозившей ему опасности. – Это я так, к слову. Извините…
Но штатские есть штатские: его извинения позволили всем почувствовать свое превосходство.
– Раз вам было не до того, то вот мы и объясняем: для одних рай, а для других – кромешный ад.
В разговор вмешался помещик, заслуживший репутацию здешнего философа и стремившийся ее поддерживать круглыми очками и умным видом:
– Но гурии, положим, для мусульман, а вечные муки пошла мода теперь отрицать. Некоторые считают, что и бесы спасутся. Апокатастасис, господа.
Все возмущенно зашумели.
– Ересь.
– Церковь считает это ересью.
– Позвольте, какая же ересь, если один из столпов – сам Григорий Нисский признавал?..
– Ну, это его личное мнение. Церковь не обязана, знаете ли, считаться…
– А вы, Савва Иванович… вы, человек дела, как полагаете? – Николай Петрович не столько интересовался его мнением, сколько заботился о том, чтобы голос дорогого гостя не потерялся среди прочих голосов.
– Полагаю, что каждому по заслугам. Кто ради чего старался – отечеству служил или мошну набивал… – Савва Иванович не был готов к такому разговору и опасался, что, как всегда в подобных случаях, самые искренние его высказывания будут встречены с наибольшим непониманием, враждебностью и неприязнью.
Так оно и оказалось.
– Вам легко говорить, голубчик, с вашими-то миллионами…
– Ну, о мошне-то каждому не грех позаботиться. Особенно если детей целый выводок…
– Выводок, батенька, у гусей…
– Не только, дорогой мой, не только…
– Имея такой капитал, можно и на нужды отечества отстегнуть маленько…
– Господа, господа, прошу вас не забываться… – Николай Петрович старался следить за тем, чтобы в его доме избегали таких непристойных слов, как миллионы и капитал, и чтобы сотрапезниками не было сказано ничего неприятного для гостя.
