Ну и иные ячейки, коммуны, артели (в том числе и толстовские) – числа им нет.
К чему я все это говорю? С одной-единственной целью – подчеркнуть, что Савва Мамонтов ни о какой коммуне, обобществлении собственности, равноправии женщин и не помышлял, а создавал кружок, не имевший ни устава, ни писаной программы. Во всяком случае, я ничего подобного не видел и при мне Савва Великолепный никакой программы из сейфа не доставал и не зачитывал.
Хотя любил почитывать мне кое-что из своих писаний. Он ведь был и драматург, и поэт, свои драмы и комедии ставил на сцене. Писанием же программы откровенно пренебрег – не пожелал морочить ею гостивших у него художников.
И никаких уставов им не навязывал. Живете и живите себе в свое удовольствие: предоставлял всем полную свободу. Хочешь – в абрамцевском Яшкином доме, хочешь – снимай жилье неподалеку или вообще уезжай (проваливай). И многие надолго уезжали, исчезали, и никто им за это не пенял и не выговаривал. Не было на них никакой строгой и бескомпромиссной Веры Павловны, чтобы осудить за предательство, а была кроткая и добрая Елизавета Григорьевна, которая всех любила, всем прощала, поскольку осуждать-то и не умела.
Что ж, получается, кружок Мамонтова и вовсе лишен идеи? Не совсем. Идея была – выражать своим творчеством национальное начало, служить русскому искусству, возрождать отечественные ремесла и народные промыслы. Но все это получалось как-то само собой, без программных речей и лозунгов.
Попросит Елизавета Григорьевна мужа (я сам был свидетель): дай, пожалуйста, денег на столярную мастерскую. И тот дает, особо не вникая, кто и чем там будет заниматься, какие узоры вытачивать, какие кружева долотом и стамеской выделывать. Ему ближе другое: живопись, скульптура, учрежденная им впоследствии частная опера, к которой жена относилась с холодком и даже некоей неприязнью. И на это были свои причины, о коих я еще скажу…
Словом, при всей важности идеи кружок объединяло нечто иное, а именно… (читатель наверняка ждет чего-то особенного – тех же словесных узоров и кружев, я же скажу по простоте, как оно есть) русская жизнь. Да, та самая русская жизнь, о которой сказано кем-то (слышал от художников): «Русская жизнь и грязна, и слаба, но как-то мила». В этом простом и милом очаровании русской жизни – самая суть.
И в Абрамцевском кружке это все прекрасно понимали, и прежде всего великолепный Савва Мамонтов. Вот уж был бонвиван – любитель застолий, винных возлияний, всяческих причуд и вообще всего, что скрашивает жизнь. Поэтому на Остоженке ему так нравился доходный дом купца Филатова – тот, что под рюмкой (причуда архитектора). Хотя справедливости ради замечу, что бонвиван – не совсем точное определение, ведь Мамонтов мог и пострадать и много страдал под конец жизни, разорился, попал в тюрьму, куда его вели пешком через весь город, на виду у прохожих. И все равно – оскорбленный и униженный – жил. И, проходя по Остоженке, неизменно указывал на этот дом, только жалел, что рюмка – опрокинутая. Водочки (водчонки в драной юбчонке, как он говорил) в нее не налить.
Да, некоторые в страдании только страдают, а Савва Иванович – умудрялся жить. Жизнь была его языческим богом, была всегда на первом месте – может, потому, что это место не было занято Богом истинным. Хотя кто поручится за истину, и египтяне, к примеру (помню по гимназии) во всех своих бесчисленных богах видели проявление Единого божественного начала.
