– Да чтоб ты мне был здоров, докторюга! – пробурчал, краснея от неожиданного удовольствия, Пролетарский военный комиссар.
– Я, конечно, всё понимаю, но не до такой же степени аллитерации. И Вам, естественно, не хворать, – почти весело протараторил Геннадий в ответ и вдруг отметил, что отнюдь не скабрезная фраза как-то остро подействовала, майор суетливо кинул в него из-под бровей растерянный взгляд, тут же глаза отвёл, опять взял красную папку с тиснёным грифом «секретно» и фамилией «Савватиев» под ним, принялся листать.
– Личное дело, конечно, тебе подпортили. Ого! Да ты капитаном два раза ходил? Как угораздило-то?
– За спирт казённый, сами ж сказали.
– Что же ты, вроде ушлый такой, а залетел под суд чести?
– Ушлей меня нашлись, – Геннадий, получив по больному месту, невольно съёжился и теперь продолжал сквозь зубы сердито: – Я с ними, конечно, разобрался потом. Но на них сработал фактор внезапности, начальная инициатива, подленько так, в спину. Опытные выжлятники. Огородили красными флажками, затравили псами шелудивыми. Сделали крайним. Потом назначили мальчиком для битья, а позже официальным козлом отпущения. Уж поизмывались. Пока в один из грозовых дней громокипящий кубок не переполнился.
Майор продолжал шуршать страницами личного дела, с неподдельной брезгливостью пробегая глазами по листку взысканий, чего там только ни было, не доктор, а уголовный рецидивист какой-то, враг народа. Даже из комсомола исключён. Расстрелять мало. Но когда перевернул на страницу поощрений, от удивления выгнул бровь. Столько всего, хоть Героя присваивай. Член комитета ВЛКСМ, организатор и руководитель художественной самодеятельности, как автор литературно-музыкальной композиции «Великий Октябрь», прозвучавшей на концерте в честь 70-летия ВОСР, поощрён грамотой ЦК ВЛКСМ, а сама композиция опубликована в журнале «Советский воин». Отличник боевой и политической подготовки. Грамоты за спортивные успехи, отличную стрельбу, более двухсот рационализаторских предложений, опубликованные работы в научных журналах. Медаль «За спасение погибавших». Даже поощрение от замполита за отличную сдачу зачёта по марксистско-ленинской подготовке. Они что, полные идиоты? Гнать из армии офицера с таким запасом позитива, это какими надо быть мерзавцами? Зацепил, значит, упыриную свору по-серьёзному. А ведь он такой, вона как ершится.
– Я ведь врач, эпидемиолог-проныра, – продолжал в пылу набежавших воспоминаний Савватиев. – Всё видел, всё знаю. Особливо, как с грязью и всякой бестолочью бороться. Самого гнусного из них, бравого такого подполковничка, зама по тылу, как ты правильно давеча подметил, не поверишь, майором сделал. Один из его дружков, тамошний генерал, так близко сие к сердцу воспринял, что до инфаркта дошло. Тех, кто на суде чести больше других поливали этой самой грязью, самих в шею турнули в свете перемен. Не без моего, конечно, участия. Разучился, знаешь ли, чертям грехи отпускать. А рьяного замполита, царствие небесное, вообще кондратий хватил. Будучи инициатором широкомасштабной моей травли, сумел выпятиться перед генералитетом, был облагодетельствован переводом в Москву. «За что страдальцем кончил он своей век блестящий и мятежный». Не выдержал счастливой столичной жизни, ради которой терпел в течение полутора десятков лет таёжную резервацию, выискивал врагов народа и всяких неблагонадёжных поборников справедливости.
