Вот тогда-то Громыхалов и вразумил его, попыхивая «беломориной»:
– Первая заповедь командированного – поставить на бланки печати, желательно горкома или исполкома того города или райцентра, куда ты приехал. В деревнях на эту тему есть сельсоветы. Потом уже можешь хлопотать о гараже для машины, о гостинице, столовке и тэпэ. Лишь затемно приступай к осуществлению грандиозных творческих планов. Смекаешь?
Выпускнику филфака пединститута Стасу Загудову урок не пошел впрок. Лирик по натуре, он пописывал стишки, бывал задумчив не только на досуге, но и на работе возносился в эмпиреи. Роящиеся в голове метафоры и строчки с бубенчиками рифм на концах отвлекали от бытовой суеты, которая и есть наша основная жизнь: если не по сути, то по количеству отнимаемого времени – точно.
И вот они с тем же самым шофером Мишкой прибыли в город Вольный и направляются исполнять «первую заповедь». Колдобины главной улицы настолько снизили скорость передвижения и растрясли душу, что Стас принялся искать возможность перевести дух. К его удовлетворению, долго ждать не пришлось. Когда они колыхались в щербатинах мостовой напротив очередной автобусной остановки, в одинокой девичьей фигурке, стоявшей у столбика со знаком «А», он почувствовал что-то очень знакомое.
– Стой! – скомандовал молодой репортер окостеневшему от дорожной тряски Мишке. Тот послушно ударил по тормозам – и «газончик», взбрыкнув на уклоне самой глубокой колдобины, послушно замер на месте, взметнув пыльное облако, которое тут же накрыло и автомобиль, и девушку на остановке.
Стас даванул рукоятку дверцы, пихнул ее плечом и выпрыгнул на корявый тротуар, рискуя сломать затекшие от долгого сидения ноги.
Когда пыль рассеялась, перед его взором предстала, как повествуют в старинных романах, девушка яркой наружности, которую стоит живописать, иначе все последующее теряет всякий назидательный смысл.
На модельного роста девице свободно свисало длиннющее, до полу, светло-серое осеннее пальто, не застегнутое ни на одну из двух своих огромных оранжевых пуговиц, впрочем, явно не предназначенных для подобных операций. Из этой декоративной фурнитуры при желании можно было чай хлебать. Шерстяной шарф, которого хватило на то, чтобы пару раз свободными петлями обхватить небрежно и вовсе не сугревно длинную девичью шейку, двумя своими концами повис вровень с полами пальто шинельного кроя. Голову украшало кепи из того же материала, с ядовито-зеленой пуговицей-«дармоедом» на макушке. В довершение композиции кепи так лихо было сдвинуто на левое ухо, причем козырьком, что половина головы беззащитно подставлялась пыли, ветру и морозу. Ветер бесцеремонно трепал амуницию красотки, в которой Стас наконец-то признал местную журналистку-радиоорганизаторшу Надюху Ракутину.
Мудрено было не угадать в долговязой паве свою коллегу. Два месяца назад они сидели с Надюхой на курсах политпроса в Добровольске, пытались писать конспекты под диктовку краснобая из лекторской группы обкома партии, но, вообще-то говоря, делали то, что и полагалось делать в их положении двадцатилетним молодым людям полярных полов – втихомолку строили куры. Для тех, кто не понимает сути этой метафоры, полезно было бы прочитать стишок Козьмы Пруткова «Раз архитектор с птичницей спознался…». Впрочем, финал стихотворения им нисколько не грозил. Недельные ухаживания за черноглазой, с азиатским прищуром и пухлыми губками девушкой, пока длились курсы, ни к чему решительному не привели. Впечатлительный стихоплет Стас успел сочинить пару-другую виршей, чем немало польстил своей пассии, удостоившей его благосклонного взгляда за каждое новое произведение, начертанное на вырванных из конспектной тетрадки листках. Ему почудилось нечто такое, чего словами уже и не выразить. Такое, что и… Ну, вы сами понимаете…
