Она тихонечко вздохнула, как там, на скале.
– Восемнадцать.
– А сколько еще осталось?
– Мне восемнадцать лет. А вы меня спрашиваете о том, что будет, у-у! И если я отвечу, то кто будет более бестактен – вы, когда спрашиваете, или я, когда отвечаю?
У нее было какое-то чутье. Она правильно сделала, что не ответила. Мне было бы слишком больно за Сану.
– Извините меня. Я и так задержал вас.
– А я не очень дорожу своими монетками. К тому же вы обокрали меня не больше чем на десять медяшек. Идите-ка спать.
– А вы?
– Я останусь здесь. Я должна быть наготове, пока Туан в отлете.
– Ну и я останусь здесь. Все равно до утра не более трех часов. Вы не возражаете?
– В нашей Хижине закон – не мешать друг другу делать глупости.
– Благодарю.
Я растянулся перед потухающим огнем, взбил медвежью голову, как пуховую подушку, и тотчас же начал засыпать.
«Камин»… – проплыло откуда-то издалека, – это называется «камин»…
Потом надо мною наклонилась Сана и быстро-быстро зашептала: «Не надо… Не вспоминай об этом…»
Я повернулся несколько раз, и, когда это лицо исчезло, я сразу же заснул – легко и спокойно.
И так же легко проснулся, когда меня разбудил Джабжа.
– Илль улетела? – спросил я.
– Зачем? Прилетел Туан, они отправились спать. Если будет вызов, полечу я или Лакост.
– А форма?
– Трик? Хорош бы я был в нем. Обойдусь так. Кстати, Илль говорила, что тебе надо быть дома к завтраку.
– Действительно. А здесь мне больше не дадут?
– Знаешь что? Пошли на кухню.
Это была не сама кухня, а крошечный закуток, этакое преддверие рая. Из соседнего помещения тянуло свежим кофе и еще чем-то пряным.
– Холодного мяса, кофе и земляники, – крикнул Джабжа туда.
Тотчас же металлические руки протянули из-за двери все требуемое. Джабжа принял тарелки и поставил их передо мной.
– А ты? – спросил я.
– Мы с Лакостом только что позавтракали. Ты не стесняйся. В Егерхауэне тебе не дадут медвежатины.
– А у тебя она откуда? На Венере, кажется, медведей еще не пасут.
– Поохотились. – Джабжа блаженно расплылся. – Мы ведь имеем на это право, только оружие должно быть не новее тысяча девятисотого года. В том-то и соль. Через месяц собираемся на оленя. Пошел бы с нами?
– А вы все вчетвером?
– Нет, Илль этого не любит.
– Странно. Можно подумать обратное. А ее брат?
– Какой брат?
– Туан, – сказал я не очень уверенно.
– Какой он к черту брат. Просто смазливый парень. Да они и не похожи. А стреляет он здорово, у него музейный винчестер. Так договорились?
Я кивнул.
– И вообще, переходил бы сюда. Мне позарез нужен еще один кибермеханик. А?
Я покачал головой.
– Нравится в Егерхауэне?
– Да, – сказал я твердо. – Мне там нравится, Джабжа.
Он посмотрел на меня и не стал больше спрашивать. Удивительно понятливый был парень.
Я взял за хвостик самую крупную земляничину и начал вертеть ее перед носом. Как все просто было в этой Хижине. Ужины при свечах, охота, винчестер вот музейный… Словно то, что потрясло все человечество, их совсем не коснулось. А может быть, они и не знают?..
– Послушай-ка, Джабжа, а все вы действительно знаете это?
– А как же. – Он прекрасно меня понял и совсем даже не удивился.
– И кому это первому пришло в голову обнародовать такие данные? Самому Эрберу?
Теперь он посмотрел на меня несколько удивленно:
– Интересно, а как ты представляешь себе это самое: «обнародовать»? Может, ты думаешь, что на домах списки развесили или повестки разослали: «Вам надлежит явиться туда-то и тогда-то для ознакомления с датой собственной кончины…» Нет, милый. Что тогда творилось – описанию не поддается. Съезд психологов, конференция социологов, фонопленум археопсихологов, конгресс нейрологов, симпозиум невропатологов; всеземельные фонореферендумы шли косяком, как метеоритный поток. Страсти кипели, как лапша в кастрюле. И только когда абсолютное большинство высказалось против консервации пресловутых данных и за проведение опыта на строго добровольных началах – только тогда Комитет «Овератора» принял «Постановление о доступе к сведениям…» – вот такой талмуд. Читался как фантастический роман – сплошные предостережения типа: направо пойдешь – сон потеряешь, налево пойдешь – аппетит потеряешь, прямо пойдешь – девочки любить не будут…
