Многие из оказавшихся в «котле» латышских коллаборационистов, в частности, из 19-й добровольческой пехотной дивизии СС, ушли в леса вести партизанскую войну против советской власти. Вот их-то теперь нам и предстоит уничтожить…
На улице неожиданно раздался призывный длительный сигнал автомобиля.
– Вот мы и посидели перед дорожкой, – со вздохом сказал генерал, ладонями звучно ударил себя по коленям и тяжело поднялся. – Пошли, Еременко!
Они молча прошли безлюдными коридорами управления: высокий седой генерал, неповоротливый и надежный, и невысокий молодой человек с фанерным чемоданом в одной руке, с пиджаком, перекинутым через другую руку, со стороны очень похожие на отца с сыном. Вскоре они вышли под крышу вычурной ротонды.
Утро было прохладное. Между могучими тополями в парке напротив пластался легкий белесый туман. Тяжелая роса на резных листьях клонила тонкие ветви книзу, с шорохом капала в траву. Пресняков зябко повел широкими плечами.
От умиротворяющего вида природы у генерала опять защемило сердце, но уже от легкого налета томительной грусти, оттого, что молодые люди улетают на ответственное задание, а он, ни на что уже не годный пожилой человек, остается здесь. Еременко, который собрался распахнуть перед ним дверь, Пресняков отслонил рукой, давая понять, что справится сам. И пока они с водителем размещали в багажнике чемодан, генерал неуклюже забрался в салон и, насупившись, как большая птица, притих. Вернулся водитель, и они поехали.
По дороге говорили мало, лишь перебросились несколькими незначительными фразами. Каждый из них думал о своем, и все вместе они думали о том, доведется ли им впредь когда-нибудь увидеться. Эта неопределенность и тяготила их очерствелые за время войны души, успевшие за послевоенное время размягчиться. Впрочем, расставаться всегда нелегко, несмотря на любые ситуации, даже самые благие.
Автомобиль генерала беспрепятственно пропустили через КПП прямо на аэродром, где уже наготове стоял бомбардировщик, прогревая моторы. В кабине тотчас отодвинулось плексигласовое стекло, и из окна высунулась недовольная физиономия летчика. Он что-то сердито прокричал, но за шумом работающих двигателей было не разобрать. Тогда он вытянул руку и многозначительно постучал указательным пальцем по своим часам, давая понять, что пора лететь.
– Ну что ж, – сказал Пресняков и протянул широкую, как лошадиное копыто, ладонь. Но вдруг его лицо пошло бордовыми пятнами, и он на высокой ноте, когда бывает, если человек чем-то сильно взволнован, громко произнес: – Да чего уж там! Увидимся еще, нет ли? – Генерал порывисто подался вперед и поочередно обнял парней, с чувством невысказанной любви каждого крепко прижал к своей могучей груди. – Ну… с богом!
Парни поднялись по приставной лесенке в самолет, штурман втянул лесенку внутрь, плотно закрыл дверь. Самолет натужно взревел двигателями, пробежал метров триста по летному полю и, тяжело поднявшись в воздух, стал набирать необходимую высоту, ложась на нужный курс. Пассажиры приникли к иллюминаторам.
Сверху было отлично видно, как на востоке занимался новый день. Ранняя заря проглядывала сквозь вытянутые темные наслоения облаков, подсвечивая окраины одного необычно пушистого облака розовым светом, а немного в стороне сквозь их толщу уже пробивались первые солнечные лучи.
На аэродроме же одиноко стоял старый седой генерал и до рези в слезящихся глазах смотрел в небо, наблюдая за удалявшимся самолетом. Он стоял до тех пор, пока далекая точка совсем не скрылась из поля зрения.
