Но чтобы нанести второй удар, потребовалось ещё четыре дня, прежде чем мы сумели «поймать» воинский эшелон. Все карты нам путали хаотично двигающиеся дрезины.
Времени на минирование колеи было в обрез, но всё же мы успели дополнительно раскидать штук восемь противотанковых «подарков» по обеим сторонам полотна. Мины скрыл снег, хотя обнаружить их было не так и сложно. Но, конечно, не на скорости из кабины машиниста.
В какой-то степени я рассчитал, в какой-то угадал, но подорвался именно воинский эшелон. Результат превзошёл самые смелые ожидания: переворачивающиеся вагоны с бойцами вермахта врезались в друг друга, опрокидывались, а свалившись в колею, взрывались на наших минах. Арийцы гибли десятками. За три десятка железнодорожников немцы заплатили жизнями полутора сотен солдат, ещё порядка двухсот получили тяжёлые и средние ранения.
Ответ последовал незамедлительно. Только в тот раз враг сделал соответствующие выводы.
– Командир!!!
Один вид белого как полотно Мишки зарождает в душе самые худшие подозрения. Напряжённый, на грани крика, голос парня не добавляет уверенности.
– Что?
– Ромку… Ромку мёртвым нашли.
– Как?!
Роман был (теперь уже был) одним из бойцов «младшей» группы. Последних я обычно задействую в качестве связистов или на дежурствах в секретах.
– Он… Я его нашёл на пути к «бабскому» лагерю.
Так мы в просторечье называем лагерь гражданских, там действительно практически одни женщины. И, кажется, до меня начало доходить.
– А где же был его напарник?
Всех бойцов в отряде я разделил на двойки. Такая связка повышает уровень взаимодействия подразделения на поле боя – удачный опыт, наследованный у «Бранденбурга». У «младших» тоже есть свои пары.
– Командир… Рома был один.
– Понятно. К девкам, значит, гонял?
– К сестре
– Да мне плевать, хоть к маме! Вы на войне или где?! Я тебя за каким хреном командиром отделения поставил, чтобы ты бойцов распускал?! Что с ним случилось?
– У него ножевое ранение в печень.
– ЧТО?! Твою!!!.. Отряд, к БОЮ!!
Недобрые предчувствия оправдались через десять минут: с севера послышался едва различимый гул самолётных моторов.
– БЕГОМ!!! Бегом, быстрее! По ельнику к «бабскому» лагерю!
Только густой кусок елового бора мог как-то спрятать нас от воздушных охотников. Бежали мы вовремя: через две минуты лагерь обработали из пулемётов и закидали бомбами с двух «Хеншелей». Ещё минут пять промедления, и отряд бы уполовинили ударом с воздуха.
Вот только разрывы бомб-полусоток отчётливо слышатся и в стороне бабского лагеря…
Слёзы отчаяния, бессилия и ярости размазываются по лицу и мгновенно кристаллизуются на морозе. Их никто не видит: я вырвался вперёд, яростно работая палками, – люди не должны сомневаться в командире, знать о его слабости.
Но сам с собой я могу быть честен: это моя вина. Моя вина, что немецкий шпион прошёл сквозь посты и убил мальчишку. Моя вина, что расположение обоих лагерей стало известны врагу.
Моя вина, что я не смог организовать людей, не смог проследить за молодёжью. Мишка такой же пацан, тоскующий по родным, – как ему было не отпустить товарища к сестре? Да и не сумел вчерашний комсомолец дистанцироваться от ровесников, поставить себя над ними. Он предпочитает не командовать, а подавать товарищам пример.
…Не знаю, сколько живых осталось в гражданском лагере, но немцы наверняка послали туда карательный отряд. Мы должны спасти уцелевших, мы должны их спасти…
