Сыщик поднялся в отведённую ему комнату. Добрейшая Марья Ивановна улучила минуту в общей суете и загодя указала маршрут на второй этаж. Комната была узкой, с облицованной вагонкой стенами, косым потолком и широкой застеклённой дверью на балкон. Конечно, Никсов вышел туда покурить.
В мире было сумрачно, зябко, туманно, и только узкая розовая полоска в небе обещала скорый рассвет. Прямо под балконом стоял великолепный мокрый от росы кустище красной смородины. В предрассветной мгле было видно, как плотно он обвешан гроздьями ягод. Около куста важно разгуливала сорока.
– Мэгпай, значит, – пробормотал Никсов. – А ведь получается, голубушка, что ты своего мужа и убила. Иначе зачем было так нервничать и слёзы лить?
Поспать он уже не мечтал, но хоть полежать на свежей простыне! День будет трудным. И всё-таки он задремал, но, казалось, и пяти минут не проспал, как его разбудил низкий, неизвестно откуда идущий гул. В комнате было уже светло. Никсов схватил брюки и вышел на балкон. Гул возрастал, потом стал нестерпимым. Следователь буквально вывернул голову и, к своему удивлению, увидел в небе вертолёт. Маленький, зелёный и лёгкий, как кузнечик, он завис над домом, потом метнулся в сторону и исчез из видимости. Басовитый гул его украсился невнятным чиханием и смолк.
– Батюшки, это к нам! – Никсов буквально скатился вниз по лестнице. В доме уже активно сновали люди, казалось, что их здесь многие десятки, все друг с другом сталкивались и никак не могли обежать друг друга. В дверях стояла полностью одетая и даже подкрашенная Инна и взывала неизвестно к кому:
– А меня возьмут? Как вы думаете, меня возьмут в вертолёт?
Хазарский устремился к выходу, все бросились за ним. Вертолёт сел на овальном лугу около церкви. На земле он уже не казался таким юрким и маленьким. Санитары с диковинного устройства носилками столкнулись со встречающими в саду, и все ходко побежали назад к дому. «И весь этот дурдом из-за одного подстреленного коммерсанта, – с внезапным раздражением подумал Никсов. – Добро бы рана была настоящая, а то ведь так… счастливый случай».
Перемещение раненого из дома в вертолёт и сам их отлёт уместились в очень короткий срок. Всё было похоже на кадры из американского фильма про пожары или природные катаклизмы. Усаженного на носилки Лёвушку – нельзя было понять, спит он или бодрствует – санитары волокли к вертолёту бегом. Непонятно, куда все так торопились. За санитарами поспешали хирург и терапевт – врачи из личного Лёвушкиного арсенала. За ними бежала Марья Ивановна в бордовом махровом халате и коротких резиновых ботах.
– Так вы мне гарантируете, что всё будет хорошо? – вопрошала она врачей. – Я могу надеяться?
– Можете, – отмахивался хирург, а терапевт вторил: – Надежда ещё никому не повредила.
Хазарский тоже бежал. Инна бубнила ему в спину: «Я всё равно полечу с Лёвой! И никто мне слова не скажет». Охранников вроде не было в толпе, но оказалось, что они прибыли к вертолёту первыми. Артур стоял несколько в сторонке и отчаянно зевал со сна.
Никсов буквально не успел никому слова сказать, как дверь захлопнулась и «кузнечик взмыл в небо». На борт помимо Лёвы поднялись только врачи и охрана. На лице у Инны было такое выражение, словно она никак не могла понять, расплакаться ей или погодить.
– Куда повезли Льва Леонидовича? – спросил Никсов.
– В хорошее место, – отозвался Хазарский. – В ЦКБ, Центральную Клиническую больницу. Там Ельцина лечили.
