. Он действительно
настолько крутой. Он спрыгивает и снова ложится на доску, гребет, его радость сменяется чем-то другим, чем-то бо2льшим. Концентрацией. Словно ничто на свете не имеет значения – только желание повторить этот трюк.
Дэнни не такой. Он не хочет большего. Он рад именно тому, что у него уже есть. Я бы хотела больше походить в этом на Дэнни. Я очень стараюсь.
Когда они через два часа наконец возвращаются на берег, все в песке и соли, уставшие, то это другая усталость, не та, которую я испытываю после смены в закусочной. Она кружит голову и приводит в восторг. Хотя они и рослые ребята, сейчас напоминают мне маленьких мальчишек.
– Детка, ты это видела? – спрашивает Дэнни, радуясь тому, что у него наконец получился небольшой воздушный трюк. – Кажется, я наконец-то понял, что до этого делал не так.
– Плохо катался? – подшучивает Люк. – Это ты делал не так? – И он смеется, так низко и хрипловато, так бесспорно по-мужски, что я чувствую, как меня пронзает искра и болезненно отдается в животе.
Дэнни пинает его и тоже смеется, падая на песок рядом со мной.
– Придурок.
Люк закрывает глаза и поворачивается лицом к солнцу.
– Больше никогда не хочу кататься в Сан-Диего.
– Это означает, что я все-таки убедил тебя остаться на лето? – спрашивает Дэнни.
Люк бросает на меня взгляд и отворачивается.
– Да. Думаю, убедил.
Но его радость немного поубавилась. Подозреваю, это из-за меня.
Большинство людей говорит о поездке домой с теплотой. Но для меня даже теплые воспоминания о доме сейчас болезненны – из-за того, что я потеряла. Это одна, но не самая важная из причин, из-за которых я семь лет откладывала возвращение домой.
Автострада огибает Хаверфорд – такой же скверный городишко, каким всегда и был. Кэш хохотал бы до упаду, если бы оказался сейчас здесь. После пары стаканчиков он бы снова завел разговор о белом отребье в моем роду. Скорее всего, он никогда не перестанет поднимать эту тему.
Донна похлопывает меня по плечу, ее взгляд следует за моим.
– Я навещаю ее иногда, – говорит она. – Мало что изменилось.
Это означает, что моя мать по-прежнему та женщина, которая в любом споре займет сторону мужа. Женщина, которая меня ненавидит, но при этом без колебаний просит у меня деньги снова и снова.
И я их даю, просто чтобы купить ее мол- чание.
Мы едем к Родосу – съезжаем с автострады на двухполосную дорогу, ведущую к побережью с милыми однообразными домиками с аккуратно подстриженными газонами и почтовыми ящиками, по которым никто никогда не долбил битой. Они настолько не похожи на те, где выросла я, насколько это вообще возможно.
Когда мы наконец останавливаемся перед желтым домиком Донны, обшитым вагонкой, я чувствую, как сводит живот. Новая пристройка с задней стороны настолько велика, что затмевает основной дом. На контрасте с ней он выглядит крошечным и причудливым. Но я до сих пор помню, каким красивым и ярко освещенным он мне показался в первый вечер, когда я сюда приехала. Он символизировал все, что было у Дэнни и чего не было у меня, – любящих родителей и безопасное место для жизни. У него все было… тогда.
Им не следовало пускать меня на порог.
– Ух ты, – шепчу я, вылезая из машины. – Это… словно другое место.
Пальцы Донны переплетаются с моими.
– Только благодаря вам, детки.
Все, что мы делали, – это выписывали чеки. Настоящая работа начнется через несколько недель, когда официально откроется Дом Дэнни.
