– Бежим! – шепотом скомандовал Дейл.
Джиму Харлену не разрешили пойти на бесплатный сеанс в парк. Уезжая в Пеорию на очередное свидание, мать заявила, что он уже достаточно взрослый, чтобы оставаться дома без няньки, но не настолько, чтобы одному разгуливать по городу. Пришлось сооружать в постели чучело, которое должно было изображать его, Харлена, лежащего лицом к стене. Джинсы он скомкал так, чтобы было похоже на торчащие из-под одеяла ноги. Все это предназначалось для матери – на случай, если она вдруг вернется и захочет проверить, чем он занят. Но это вряд ли. Мать никогда не возвращалась домой раньше часа, а то и двух ночи.
В качестве киношной закуски Харлен прихватил с буфета пару бутербродов, вывел из-под навеса велосипед и рванул по Депо-стрит. Он задержался дольше, чем рассчитывал, потому что досматривал по телевизору очередную серию «Дымящегося ружья»[46], и на улице уже стемнело. И теперь, если он не хочет пропустить мультик, следует поторопиться.
Улицы были пусты. Джим знал, что все, кто был в состоянии водить машину и не желал смотреть бесплатный сеанс, уже несколько часов назад уехали в Пеорию или Гейлсберг. Уж он-то точно не станет торчать субботним вечером в Элм-Хейвене, когда вырастет.
Он, Джим Харлен, вообще не собирается оставаться в Элм-Хейвене и непременно уедет. Быть может, мать наконец выйдет за кого-нибудь из своих ухажеров – ну, например, за того механика из гаража, который просадил все свои деньги, пока с ней встречался, и тогда они все переберутся в Пеорию. А если нет, найдется другой способ. Как бы то ни было, он все равно сбежит через год или два. Харлен завидовал Табби Куку. Толстяк, у которого мозгов не больше, чем у той двадцатипятиваттной лампочки, что горит на крыльце дома, и то понял, что пора рвать когти из Элм-Хейвена. Конечно, Харлен был в совершенно другом положении, чем Табби, если судить по беспробудному пьянству Кука-старшего и глупому виду его жены, но и у него были свои проблемы.
Он ненавидел свою мать за то, что она после развода вернула себе девичью фамилию, а ему оставила фамилию отца, о котором в ее присутствии даже упоминать не разрешалось. Он ненавидел мать за то, что она по пятницам и субботам надевала декольтированные блузки и сексуальные черные платья и надолго исчезала из дому. Иногда, при мысли о том, что мать похожа на женщин, изображенных в журналах, которые он прятал в самой глубине шкафа, Харлену даже становилось смешно. Он ненавидел ее, когда она курила, оставляя на окурках полукруглые следы губной помады, а ему вдруг представлялись такие же следы на щеках всех этих подонков, которых он даже не знал… или на их телах. Он ненавидел ее за пристрастие к алкоголю, которое она старалась скрыть, притворяясь скромницей, но всегда выдавала себя подчеркнуто тщательным выговором, замедленными движениями и сентиментальной слезливостью. Стоило матери перебрать, она настойчиво лезла к Харлену с глупыми поцелуями.
Словом, он ненавидел свою мать. Если бы она не была… мозг Харлена испуганно шарахнулся от плохого слова… если бы она не была такой плохой женой, то отец не стал бы встречаться со своей секретаршей, с которой он потом и убежал.
Харлен сердито вытер глаза рукавом рубашки и припустил по Броуд-авеню, с силой нажимая на педали.
Что-то белое мелькнуло за деревьями слева от дороги и заставило Джима взглянуть в ту сторону… потом еще раз и… Он резко затормозил.
