Лето потерянных писем - страница 34

– Тогда давай спросим твоего дедушку.

– Точно. Давай. Но… – Ной запустил пальцы в свои кудри. – Мы не можем.

– Ты серьезно?

Он потер лоб.

– Слушай. Моя семья тяжело трудилась, чтобы добиться того, что они сейчас…

– Если ты собираешься прочесть лекцию об американской мечте или о том, что в жизни нужно самому пробивать себе дорогу…

– Я про антисемитизм.

– А.

– Да. Люди с радостью нанимали Барбанелов, но не хотели водить с нами дружбу. Мы не были христианами, были недостаточно белыми, нам недоставало слишком многого. Моя семья хлебнула горя, чтобы прижиться на этом острове. Если у моего дедушки был роман, пока он был помолвлен с бабушкой, то людям лучше не знать об этом. – Ной уронил голову на руки. – А что касается этого странного псевдоинцеста…

– Эй. – Мне стало странно обидно за бабушку. – Это не инцест. Может, они вообще не считали себя братом и сестрой! На самом деле очевидно, что так и было, раз они влюбились. Может, остальные тоже не считали их родственниками. И… я понимаю, что в сороковых и пятидесятых годах такое трудно было принять, но сейчас вряд ли это кого-то волнует.

– Да, но после этого ты покинешь остров, и на тебе это не скажется, согласна? Люди здесь любят скандалы.

– Но в этом скандале нет ничего интересного!

– Боюсь, моя бабушка не согласится с этим.

Я задумалась над его словами.

– Так вот почему ты не хочешь, чтобы я говорила с твоим дедушкой? Потому что считаешь, что твоя бабушка разозлится? Из-за того, что у Эдварда был роман, или из-за того, что другие о нем узнают?

Ной проигнорировал мой вопрос, что, похоже, было ему свойственно.

– Мы можем все разузнать без участия моих бабушки и дедушки. Ты приехала на все лето? Я тебе помогу. И моя помощь будет полезнее разговора с дедушкой. Ты сказала, что твоя бабушка отказывалась рассказывать о своем прошлом? Да. Мои бабушка и дедушка тоже о нем не слишком распространялись.

В этом что-то есть. Я подумала о парне, который писал: «Минуло слишком много времени с нашей последней встречи», но потом вспомнила, что вместе с тем он писал: «Ты ведешь себя нелепо».

– Я могу провести тебя в дом. Я могу предоставить тебе доступ к альбомам. – Ной наклонился ко мне, пригвоздив к стулу взглядом. – Ты же хочешь моей помощи, Эбигейл.

Он был прав. А если его бабушка с дедушкой, как мои, откажутся говорить о прошлом? Но так я хотя бы поищу еще фотографии бабушки и посмотрю сад в «Золотых дверях».

«Если ты так сильно скучаешь по розарию, то возвращайся, – писал Э. – Розы в этом году цветут как сумасшедшие, а моя мать посадила новый сорт. Ты же знаешь, как она любит их тебе показывать. Ты же знаешь, как и я люблю видеть тебя в саду…»

Я прочистила горло.

– Но если я спрошу у твоего дедушки…

– Дай мне месяц. Один месяц. А потом можешь с ним поговорить, если у тебя еще останутся вопросы. А тем временем получишь от меня помощь. Я распахну тебе двери.

– Золотые двери?

– Это значит «да»?

– Наверное.

– Хорошо. – Ной улыбнулся, и его улыбка напомнила солнце. Он подцепил вилкой кусочек моего блинчика. – Ты права. Отменные блинчики.

На несколько дней на остров хлынула удушающая жара. Мы с Джейн спали с открытым окном, включив вентилятор между нашими кроватями и положив на лица мокрые полотенца. По возможности старались проводить как можно больше времени на пляже, где стягивали с себя мокрую от пота одежду и отдавались стихии, всецело надеясь, что солнцезащитный крем убережет нас от рака и ожогов. Когда становилось нестерпимо жарко, я плюхалась в воду, смывая с себя пот, грязь и жару. Я дрыгала в воде ногами, плавала и плескалась до изнеможения, а потом снова валилась на полотенце, только чтобы повторить весь цикл сначала.