Пока я рассказывал о своей семье, мать расстелила новую, «гостевую», скатерть, выставила селёдочку с холодной отварной картошкой, помидоры, огурчики, небольшой мочёный арбуз и вазу с крупными ломтями ржаного хлеба. Потом на минутку удалилась и принесла из тайничка бутылку.
– Во, – восхитился отец. – А надысь уверяла, что нету.
– Тебе, окаянному, хоть ведро поставь – всё вылакаешь, – проворчала незлобиво мать.
После второй я вытащил из походного чемоданчика подарки. Без них визиты не наносились.
– Это тебе, мам, – накинул я на плечи матери кашемировый цветастый платок.
– Осподи, да куда мне, старухе, такой нарядный! – расцвела она благодарной улыбкой и тотчас подошла к зеркалу. Видавшее виды, оно всегда стояло в прихожей, но теперь я заметил в углу на стекле трещину, и по народной примете отметил, что это не к добру.
– А это, – вытащил я из коробки новенькую электробритву, – тебе, отец.
– Ты как в воду глядел. Моя – то месяц назад, как сгорела. Ну, мать, теперь все кумушки мои! – поддразнил он супругу.
– Да кому ты, старый кобелюка, нужен? – скрылась на минуту в спальне мать и вновь появилась: – Я тоже, сынок тебе, подарок приготовила, – и протянула наручные часы «Слава». – Позолоченные, – с гордостью подчеркнула она. – Вот умру, а ты, глядя на них, будешь вспоминать своих родителей.
Часы и впрямь отвечали своему названию: лучшей отечественной марки не было.
И мы ещё долго гоняли чаи и вспоминали добрым словом родных, друзей и знакомых…
Ровно в семь, как я и просил, мать подняла меня с дивана:
– Пришёл «вставай», сынок.
Ох, как я ненавидел в детстве этот глагол, придуманный и одушевлённой матерью! Ни свет, ни заря «Вставай» выдёргивал меня из тёплой постели и выбрасывал на мороз в сторону школы, до которой топать почти три километра.
Теперь – дело другое. Армейский образ жизни вмонтировал в меня биочасы, подчиняясь которым, я научился, как будильнику, задавать себе время подъёма и отбоя. Однако, если была возможность, я подстраховывался.
Через полчаса, выпив наскоро чашку чая, я перекинул репортёрскую сумку через плечо и вышел из дома.
– Доедешь до остановки «Семь Ветров», а там до Качи – рукой подать, – сориентировала меня мать на прощанье.
Всё население города – героя и все выпускники Качинское военное истребительное училище имени Мясникова для краткости любовно называло «Качей». В этом году ему исполнялось семьдесят лет, и журнал не мог не отметить такую почтенную дату. Прежде, чем сюда ехать, я ознакомился с солидным досье, созданным Кисляковым о знаменитой кузнице лётных кадров для Военно – Воздушных Сил страны.
Оказалось, что Сибирское училище лётчиков с Качей ничего общего, кроме дислокации, не имеет. Кача родилась в ноябре 1910 года в Севастополе в долине реки Кача по инициативе великого князя Александра Михайловича, а в Сталинграде приняла статус школы военных лётчиков. В сорок втором в июле месяце Сталинградская школа перебазировалась в Кустанай, но после войны не вернулась, а обосновалось в Новосибирске. Вся эта круговерть и накладки и породили необоснованные слухи о том, что Сибирское училище лётчиков – истребителей тянет свои корни от Качи. Даже мы, выпускники СВАУЛ, не знали об этих тонких нюансах. Но мы, курсанты, не раз задавались вопросом, почему, если Кача эвакуировалась в Сибирь, она отказалась от своего гордого названия. Вразумительного ответа так никто и не дал. Так я и жил в неведении последние двадцать лет.
