Я смотрел на горбушку острова, на лёгкую бумажную птицу, взлетевшую над пепельной полосой. Из какого она возникла сна? Потом появился звук, тонкий, из ниоткуда, словно плач невидимого ребенка.
Море замерло, солнце остановилось.
Птица вскрикнула, коснувшись песка, и над мёртвой, застывшей гладью вырос маленький столб огня.
Человечек бежал от острова, сначала чёрная точка, потом в точке высветились цвета, потом – вдруг – открылось лицо и на нём глаза и улыбка.
Море его держало. Море держало всех – мой Гелиотропион пытался сдвинуться с места, но песок превратился в камень.
Рыбы-фау тоже остановились. Их горящие любовью глаза смотрели на нас печально.
– Путешественникам наше вам с кисточкой! – крикнул издалека спаситель.
Он притопывал и приплясывал, приближаясь. Руки его взлетали, как ленты, – медленно, – и падали, извиваясь. В длинной, до пят, хламиде, состоящей из разноцветных заплат, он выглядел, как опереточный нищий. Голову прикрывало нечто, похожее на птичье гнездо.
– Вот они, твои девочки. – Он запрыгал на волосатой ноге – левой влево, на правой, на другой, – вправо. – Вся шестёрочка: эйн, цвей, дрей… Я тебя невзначай приметил. Я в это время сплю. Сон у меня сейчас. Ночью потому что дел столько, что ни разу не успеваешь выспаться. Спермохранилище, понимаешь, опорожняю. Самое весёлое тут, – он брызнул в мою сторону смехом, – термитка у меня случайно нашлась. Может, её спьяну друзья забыли? Не знаю уж, кто тебя охраняет, но то, что всё это неспроста, – голову даю на усекновение.
Он был уже совсем близко.
Я выбрался из защитной полости и с опаской смотрел на твердь, ещё недавно бывшую морем.
Гелиотропион был спокоен. Но спокойствие его было угрюмым, деланным. Нет-нет, да и вонзался в мой мозг крохотный электрический коготок какого-то неосознанного сомнения.
– Давай, прыгай со своего «Титаника», пока песок не оттаял. Термиток больше у меня нет, а эти, – кивнул он на шестёрку убийц, вплавленных в застывший песок, – так и будут стоять на стрёме, тебя дожидаючись. Ты не бойся, что-нибудь да придумаем.
Я спрыгнул, море меня не съело, песок пружинил и чуть подрагивал под ногами.
Странный человек в балахоне уже тянул ко мне руку-змею.
– Мороморо, – сказал он и рассмеялся. – Или, если хочешь, – Мо-Мо. Как? Хорошее имячко? А остров, знаешь, как называется? С трёх раз угадаешь, с меня сундук золота. Не угадаешь – с тебя.
Я пожал плечами и не ответил.
– Сдаёшься? Ладно, прощаю. Остров тоже называется Мороморо. На всю оставшуюся смерть – Мороморо. Уловил юмор? Я и он – Мороморо. А тебя как звать, путешественник? И откуда путь держишь?
– Лунин – моя фамилия. – Я убрал руку за спину, чтобы он не вытряс из меня лишнего. Через секунду я придумал себе место жительства и профессию. – Я из Альфавиля, метеоролог.
Мороморо – или как там его? – снова рассмеялся по-мефистофельски, услышав эти мои слова.
– Йя, йя, майн гот, Альфавиль! Марсзаготзерно – как же, знаем, что почём и кому! Славно, помню, там по осени погуляли, аж на Фобосе народ любовался, так красиво горело! А сюда какими дорогами?
– Так… Развеяться. Места новые посмотреть.
– Места… – начал он говорить что-то. Я его не слушал, я разглядывал цветные картинки на одежде этого непонятного человека. Или не человека?
Картинки были яркие, как лубок. Их было много, от них болели глаза и приторно замирало сердце.
Смотреть на них было трудно, а не смотреть – нельзя. Сила, безумие, обречённость, белая горячая бездна, провал, кратер, извергающий на тебя потоки кипящей влаги, animal menstruale, животное, умеющее лишь одно и готовое ради этого одного испепелить себя и вселенную. Женщина.
