– Ты думаешь, «красные» верят в свой коммунизм? Как бы не так. К моему «великому» папе, чтоб ему было хорошо, приходят разные большие дяди и садятся за наш знаменитый стол. Так ты знаешь, что они о советской власти говорят? Уши вянут. А все ― активисты-коммунисты со стажем. Ну ладно, они свое, можно сказать, пожили. А нам, Андрей, предстоит еще выработать свою линию и четкую идеологическую платформу. Вот ты мне прямо скажи, ты за кого?
– Я, Дима, за народ.
– Так говорить – политически безграмотно и идеологически неверно. Ибо все палачи гробят свой народ именно под этот лозунг.
– А ты что предлагаешь?
– Если честно, я за демократическую анархию. А вообще ты прав! – размахивал он руками, расплескивая жидкость из стакана. – Ерунда все это. Наше поколение – сборище отъявленных циников. У нас отняли идеалы. И мы все, как есть, сопьемся. Туда нам и дорога. Я лично уже взял курс на решение этого вопроса. А ты чего, Андрюха! Ну что это за интеллигентское слюнтяйство? Пригубит и смо-о-отрит. Сейчас вся держава напивается вдребодан. Слышишь нарастающий гул? Это народ в едином порыве уничтожает годовой стратегический запас спиртного. Разве можно бросить его на произвол судьбы в этот тревожный исторический момент? Да мы обязаны быть в самой гуще событий, с мощными боевыми стаканами в мускулистых пролетарских руках. А ты чего? А?
– Ну не воин я на вашем ристалище. Считай меня инвалидом с детства, первой группы. Как выпью больше полстакана, так на меня тоска нападает, и жизнь не мила. Прости меня за это, прости!
– Хорошо, – кивает он размашисто. – Если тебя не тащит от алкоголя, можем найти ему достойную замену? А что! Сейчас, между прочим, наш родной черный рынок может предложить дурь в широком ассортименте. Морфий, анаша, героин – бери не хочу, только шуршуньчики отмусоливай.
– О, нет! Мне не нужно.
– Что так?
– Знаешь, мне и так жить интересно. Без наркотических возбудителей.
– Это ненормально!
– Нет, дорогой друг, только это и нормально. Смотри, – показал я на широкий горизонт вокруг. – Ты даже не смотришь на это чудо. А мне так нравится, что глаз оторвать не могу. Вот оно: не под столом хрюкать, а жить этим величием, этой красотой.
– Ладно, убедил, – сдался спорщик. – Если хочешь знать, Андрюха, я уважаю в тебе твою цельность. Как сказал идеолог уничтожения собственного народа: «Какая глыбина, какой матерый человечище!»
Вообще-то цитировать классиков и современников нам доставляло удовольствие. А все потому, что мы все болели всеядной начитанностью.
Читали мы всегда, помногу и увлеченно. На перемене, в трамвае, в туалете и ванной, вечерами перед сном и ночью во время бессонницы, в постели во время простуды и на сыпучем песке пляжа. Словом, везде, где настигала свободная минутка. Книга считалась нечитанной или неинтересной, если она не была затрепана, замусолена, если в тексте и на полях отсутствовали пометки. Это как футбольный матч, на котором сидят и молчат. Нет, нам подавай, чтоб на страницах, как на трибунах: и слезы, и смех, и восторги с уничтожающей критикой. Впрочем, подчеркивание тонкой карандашной линией тоже интересно, особенно, если встречались такие пометки: «So!», «Однако», «Ну, это уж…» или просто вопросительные и восклицательные знаки.
Помню эту священную тишину библиотек, разговоры шепотом, склоненные головы в читальном зале, цветы в горшках, строгих библиотекарей. А этот неповторимый запах книжной пыли, коленкоровых обложек, кожаных корешков, типографской краски! А как здорово было где-нибудь в отъезде разговориться со случайным человеком и обнаружить, что и он читал Солоухина, Чивилихина, Паустовского, Трифонова, Эренбурга… И все, этот незнакомец – твой друг. Ты упиваешься разговором, как роскошным обедом. У вас столько общего! Книжные персонажи сроднили, значит, вы думаете, живете, чувствуете в одну сторону.
