Мы приехали на базу отдыха на берегу реки и перенесли вещи в просторный дом с четырьмя комнатами и большой кухней. Участок ограждал высокий дощатый забор. Вместо обычных огородных грядок здесь росла трава, а вместо садовых деревьев – могучие сосны.
Подхватив сумки с едой, мы сразу отправились на берег реки. Взрослые вели себя как дети: они шумно восклицали, шутили и смеялись. Мы со Светой следом за ними шагали молча. Когда тропинка свернула в овраг, я протянул ей руку. Дальше мы шли, взявшись за руки. Мне это было приятно, Свете, скорей всего, безразлично. Несколько раз я наклонялся, срывал пышные цветы, собрал букет и, разделив его на три равные части, протянул нашим мамам и Свете. Мамы чуть не расплакались от радости, а Света вежливо кивнула.
На прогулке по берегу реки я рассказал Свете, как отдыхал в пионерском лагере. Там все было пропитано густым запахом карболки. Кормили плохо, невкусно, фрукты давали зеленые или гнилые. Нас дважды сводили искупаться на реку и в поход к памятнику войны. Остальное время дети слонялись по лагерю и кормили прожорливых комаров. Однажды скуки ради мы устроили политическую демонстрацию. Взявшись за руки, маршировали по лагерю и скандировали: «Свободу неграм Америки!», «Долой агрессивную военщину!», «Да здравствует наше счастливое детство!» Нас за это наказали мытьем общего туалета и сбором мусора. Почему – мы так и не поняли. На родительский день я умолял забрать меня домой, за что меня обругали родители, а потом и лагерное начальство. Единственное, что спасало от тоски, это чтение. Я брал книгу и забирался на прожекторную вышку, где комаров было меньше. С тех пор слово «лагерь» вызывало у меня спазмы горла. Поэтому, когда на следующий год папа сказал, что меня за отличную учебу и примерное поведение премировали путевкой в «Артек», я молча встал и сбежал на развалины. Там, лежа на траве, я планировал кругосветное путешествие пешком и напряженно вспоминал географию. Разыскали меня поздним вечером и надавали подзатыльников. Но больше это страшное слово в нашей семье не произносилось. Со слов «запах карболки» до последнего слова «лагерь» Света мне сочувствовала, как настоящий друг. Я ждал от этой поездки чего-то важного.
– Значит, ты уходил из дома? – спросила Света.
– Да. Со мной это было два раза, – признался я. – Понимаешь, мне вдруг кажется, что я никому не нужен. Будто я всем чужой. Тогда встаю и ухожу из дома путешествовать. Это страшно, это интересно! Идешь никому неизвестный, никому не отчитываешься. Идешь в дальние страны в загадочные места.
– Так почему же ты возвращался?
– Не знаю. Так получалось… Меня ноги сами домой приводили.
– Интере-е-есно, – протяжно вздыхала она, опуская глаза. – Интересно.
Те два дня казались сказкой. Мы собирали грибы и ягоды, купались, играли в волейбол, пекли на костре картошку. Бродили по берегу и говорили с рыбаками и пастухами. Один рыбак как раз выгружал из лодки добычу: корзину карасей размером с мужскую ладонь. Когда я восхитился уловом, он ухмыльнулся: «Да разве это рыба! Так, лягушка». Вечером разожгли костер и пекли картошку. Когда на черном небе зажглись яркие звезды, мы со Светой забрались на крышу и просидели там допоздна. Говорили почему-то шепотом, и снова стали друзьями. Света рассказала, как она видела ночное свечение моря. Папа ей тогда объяснил, что это скопление мелких рачков наподобие светлячков, а ей казалось, что Млечный путь купается в море, чтобы ярче светить и указывать путь кораблям.
