Когда-то, в начале 1970-х, я дружил с одним милым семейством, жившим по соседству. Юра Крутогоров был журналист и детский писатель, его жена Иная Бабенышева – весьма начитанная и высококультурная женщина. Иногда они меня прихватывали с собой в Переделкино, где я познакомился с Евтушенко, Ахмадулиной, Межировым, Чуковской, а также просто знакомили меня с разными знаменитостями для удовольствия возвышенного и обоюдного.
Так попал я в гости к бывшей коллеге Бабенышевой по журналу «Пионер» – Наташе Доброхотовой. Мало что помню из этого визита, но осталось впечатление какого-то карнавала и страшного беспорядка: гениальные дети, читающие свои стихи, стены, увешанные картинами, наряды и много табачного дыма. Позже я опять встретил Наташу в квартире Крутогоровых. Она была не одна, а со своей подругой, весьма умненькой, но очень курящей. Хозяева сразу ушли по своим делам, а мы остались втроем. Пили, курили и балаболили. Потом перебрались ко мне. У меня был спирт и злой турецкий табак, а к нему красивые трубки. Мы здорово накурились. Они мне дали почитать «Веселых ребят» и, если можно, попросили «переснять». Что я с охотой и сделал, так как человек я отзывчивый.
А вот отпечатывал «Веселых ребят» я уже дома, на своей кухне. Так как был я – подпольный фотограф-профессионал и чернокнижник. Фотографии страниц обычно склеивал между собой и брошюровал в тетради, делал симпатичные переплеты. Впрочем, мне кажется, «Веселых ребят» я не брошюровал, а выдал отдельными фотоотпечатками размером 13 × 18. Тираж не помню, где-то 10–20 штук всего. Все это, конечно, за свой счет – для друзей бесплатно.
Переснимал я вообще много всего – и Солженицына, и Набокова. У меня по работе была вся необходимая для этого процесса аппаратура (я был начальником отдела технической документации в одном из НИИ Москвы, где имелась кино- и фотолаборатория, репрография и офсет). В конце 1970-х – начале 1980-х моя кухня уже была завалена самодельными учебниками по ивриту, словарями. Их я делал для себя, но больше отправлял во все концы страны – потребность в них была огромной. Тиражи по теме иврита, в отличие от анекдотов, уже были немалы и не бесплатны. Передавал я экземпляры, как правило, другу и первому моему учителю иврита, ныне покойному, Юлию Кошаровскому или другим знакомым (по предварительной договоренности).
Спрос на товар был громадный, поэтому фотобумагу я покупал в рулонах и резал на гильотине. Пленку для слайдов покупал на студии бобинами, сам копировал на кухне. А проявляли мне тоже на студии «Центрнаучфильм» или на Студии документального кино.
Напомню, в те времена за это сажали, было очень страшно порой. Но бог хранил. Эмигрировать я смог только в 1987 году, после 12 лет неформального отказа.
⁂
Наталия Ким,
редактор, писатель
/выпуск журфака МГУ–1996/
Моя семья была отчетливо диссидентской: дед, Петр Якир – один из идеологов и лидеров движения, мама, Ирина Якир – помимо всего прочего, участвовала в нескольких выпусках «Хроники текущих событий». Одним словом, дом был набит самиздатом, его прятали за большими альбомами по искусству. По рассказам родителей, многое забирали во время обысков. Но это я все узнала годам к 15–16, а когда я была маленькой, то первая «самиздатская» книга, которая попала мне в руки, было Евангелие – моя крестная, Вера Лашкова, принесла для меня его, обернутое в обложку от журнала «Юный натуралист». На папиросной бумаге буквы были очень плохо видны, но мы вместе потихонечку разбирались. Конечно, в то время я понятия не имела ничего о запрещенной литературе или о книгах, изданных на Западе – их тоже было немало дома. Лет в 11 я впервые увидала папины (поэта Юлия Кима. –
