– Ясно, – сказал «Палыч», оценив толпу наших связистов. Дверь закрылась, я почувствовал, что соломинка, за которую схватился утопающий курсант Смелков, вот-вот обломится.
– Мария Ивановна, – робко позвал я.
– Откуда ты знаешь, как меня зовут? – удивилась она. Отвечая на вопрос Палыча, обо мне, видно, забыла совсем.
– Там, в направлении, только про насморк написано, – напомнил ей. – На слух я не жаловался.
Она улыбнулась.
– Может, тогда вы меня посмотрите?
– Хорошо. Раз на слух не жаловался, раздевайся.
Я снял «хэбэшку», Марь Иванна глянула на мои плечи, грудь, ребра – все синие – и по-мальчишески присвистнула, чем сразу завоевала мою симпатию.
– Ты в часть не хочешь возвращаться? – догадалась она. – Тебе, может, к хирургу надо?
– Не хочу возвращаться, – честно подтвердил я. – Мне к хирургу не надо, но, если вернусь, кому-то действительно может понадобиться… Мне бы к майору Гоменскому. Слышал, ему работники нужны.
Мария Ивановна задумалась. Судьба моя опять висела на волоске…
– Хорошо, – сказала она. Взяла какой-то бланк, набросала на нем несколько строк, и передала мне.
– Выйдешь из корпуса, пойдешь направо, последний корпус, у забора, почти в углу.
– Спасибо! – поблагодарил я добрую женщину. Хотелось сказать ей, подобно щуке, пойманной Емелей: «Может, и я вам как-нибудь пригожусь!», – да поскромничал. Узнай она, кто мой дядя, сама пришпорила бы воображение, и предлагать не пришлось.
Конечно, отец отмазал бы меня от армии и без дяди Васи. На призывном он сказал:
– Надоест расширять сознание, напиши, я тебя вытащу оттуда.
Отец категорически не хотел понимать, почему я, после успеха своей первой персональной выставки, вознамерился полтора года месить грязь сапогами.
– Из глины тоже можно что-то вылепить, – сказал я ему тогда.
– Да ты не глину месить будешь, а… – отец посмотрел на мать, присутствующую при разговоре, и не стал продолжать.
– Кроме всего прочего, папа, как я стал бы в глаза друганам смотреть, когда они из армии вернутся?
– Так ты из солидарности с ними?
– Нет, – вынужден был признать я. – Из солидарности с ними я поступал в институт.
–Ты сам выбрал технический ВУЗ, а не художественную академию.
– Сам, сам…
– Послушай, Олежек. Ты думаешь, будешь там наблюдать жизнь, людей, да? – с иронией спросил отец. – Помнишь у Жванецкого: «Что может думать об архитектуре мужчина, не имеющий прописки?»
– Это ты к чему?
– Тебе там, не выспавшемуся, голодному, затюканному работой, будет не до наблюдений. Поспать бы минут шестьсот! – станет главным желанием.
Следовало признать, с начала службы отца я вспоминал не раз. Однако и своей нити все же не терял. Пожалуй, я был единственным придурком в части, который, пройдя через какую-нибудь ситуацию, напрочь лишенную романтики, типа шкрябания деревянных полов куском стекла с последующим натиранием мастикой, или наряда по столовой в замызганной «бэушной» «хэбэшке», воняющей черт знает чем, потом радовался приобретенному опыту.
Серега спросил меня: «Может, ты мазохист? Тебе доставляет удовольствие оказаться в стремном положении?» – «Главное, не дать себя поставить в такое положение, после которого женщина надолго остается в положении», – отшутился я. Возможно, это был самый дурной каламбур в моей жизни, не знаю. Лишенный амбиций оратора, я направлял все свое честолюбие лишь в область изобразительного искусства.
При Сереге я однажды уже успел проявить себя, – когда отдыхали у Ромы в лазарете с солнечными ожогами. Попросив у доктора лист бумаги и карандаш, изобразил сержанта Шляхова, тогда еще вполне себе живого. Шляхов отличался шикарной улыбкой: вывернутые наизнанку губы, блестящая металлическая фикса, придавали его лицу выражение, будто сержант подглядывает в женской бане. С таким выражением я его и нарисовал, вложив в руки младшего командира на портрете некий листок. Подписал: «Сержант Шляхов рассматривает порнографический снимок». Слова «порнографический снимок» мне не понравились – слишком прямолинейно. Ластика не было, зачеркнул эти слова и поверх вывел: «Портрет Ломоносова». Немного поразмыслив, зачеркнул и Ломоносова. «Фотографию Анджелы Дэвис» – осталось в окончательном варианте. Серега захихикал, я поклонился…
