Огонь скачет по полу, с разбегу на стены и лижет.
Огонь закручивается вихрем под потолок.
Слава выходит наружу.
– Набери его.
– Вот, держи.
– Алло. Это я. Помнишь меня?.. Где ты сбил мою жену – помнишь?.. Мне повторить, Лёша? Здесь есть кафе на трассе, с красной крышей… Найдёшь, оно уже горит. Твоя внутри. Ждём.
– Слушай, у батюшки, может, пушка есть.
– Ага.
– Возьмёшь мою, Слав?
– Незачем… Видишь доски от забора? Оторви и по две слева-справа брось на крыльцо. Поперёк ступеней, типа как трамплин.
– На крыльцо?
– На крыльцо. Оно низкое, по-моему, так и просится.
Жора суетится, исполняет, его манит последний кусок хлеба, только запах опаснее, это другой хлеб. Доски он вырывает, матерится, дерево необработанное, так и режется.
Слава оборачивается к горящему дому.
– Я всё правильно ему передал? Рита? Ведь ты хочешь, чтобы он приехал?
“Дон Хосе” будто кивает, роняя вывеску на козырёк крыльца. Крыша трещит и медленно проседает внутрь.
Она тут, ждёт своего. Знаешь, Славян, больно резво ты с ними, не находишь?
– Они с тобой ещё быстрее.
Тоже верно… Смотрю на крыльцо, знаешь, такой ты пандус для батюшки выдумал.
Кто-то из шиномонтажа бежит к горящему “Дону”, чешет в башке, уходит. Автобус проезжает, окна нараспашку, за стеклом докучливые лица томятся. Пружинит почва под ногами, трава желтеет. Вот и пенёк удобный; в машину к Жоре Слава не хочет.
Присаживается.
Достаёт коробок спичек и сигарету. Оглядывается на кенотаф: блестит. Близко. Взвешивает на ладони крестик Хлыстуновой и представляет, как священник мчится через город.
Отец Сергий поседел вмиг – здоровенный лунь. Не пропускает пешеходов; не тормозит на перекрёстках. Он врубается в поток на эстакаде, словно в припадке. Протискиваясь скорее сквозь ряды машин, скрежещет боком по ограждению. Искры секут, и люди на пешеходной зоне шарахаются к балюстраде.
Ещё сигарета.
Двести лошадей упорно тащат сминаемый кузов к выезду.
Отец Сергий вываливается из устья развязки в круговое движение, нарушая строй. Резко берёт влево, еле справляется с управлением. Он шепчет “Отче наш”, а резина оставляет жжёный след прописной завитушкой. Он повторяет в исступлении имя супруги. Крест сбивается за шею и натягивает цепь удавкой – поперёк кадыка. Машина чудом не переворачивается.
Ещё сигарета.
Сирена – и ближний патруль стартует, преследует, орёт в мегафон.
Может быть, они его догонят. Если не перехватят на набережной, то на трассе он оторвётся.
Посмотрим…
А вот и батюшка.
Выскакивает из того самого джипа, вон те вмятины на передке… Подбегает к кафе. Полыхает так люто, что священника отбрасывает, опаляет бороду. Одной рукой он закрывает растёкшееся лицо, другой шарит в воздухе, словно стараясь нащупать невидимые двери. Из окон “Дона” чадит горький дым – плавится пластиковая отделка. Отец Сергий затравленным зверем бежит за угол, кругом, кругом. Ищет запасный выход. Поскользнувшись, валится на забор и ломает пару досок. Тут же вскакивает, несётся дальше по часовой стрелке.
Между священником и Славой шагов тридцать.
Но всё его внимание приковано к горящему зданию. Его душат рыдания, опять бросается ко входу, не замечает, как тлеет ряса. Наконец хватается за цепь и рвёт с шеи золотой крест. Как будто так легче дышать или бороться. Швыряет крест в траву, та дымится. Раздуваются бычьи ноздри, батюшка мотает головой и трясётся.
С хрустальным звоном внутри домика что-то бьётся.
