На следующий день в субботу, чтобы немного развеяться, Роман Павлович отправился на дачу, не государственную, а свою собственную. Дом в поселке он купил пару лет назад, сообразив, что не вечно будет в партийной номенклатуре. Когда-нибудь, может быть, не дождавшись пенсии, пересадят в кресло уровнем ниже, и останется он без продуктового распределителя, командировок в социалистические страны и государственной дачи, – наступят кислые времена.
Когда подвернулась возможность купить у дальней родственницы, внезапно овдовевшей, неплохой дом, он без колебаний выложил скопленные на черный день деньги, кое-что занял и вскоре почувствовал, как хорошо коротать вечера на закрытой веранде и видеть за стеклом не дачный огород, – несколько жалких грядок с зеленью и кривые стволы яблонь, – а столетние строевые сосны, которые растут здесь, чувствовать запах смолы, а не навоза, и не слышать ничего, кроме далеких гудков электрички.
* * *
Бестужев умел ценить уединение, было приятно сознавать, что никто не видит тебя за глухим забором, никто тебе не завидует, и, значит, анонимки не напишет, да и тебе самому никто не нужен. Он загнал машину на участок, запер ворота. Открыл дом, переоделся, протопил железную печку и, усевшись в кресло, стал листать исторический роман, который взял в ведомственной библиотеке, он всегда просил что-то из русской истории, лучше всего – мемуары, но в этот раз он не испытал живого интереса. Читал абзац-другой, останавливался и возвращался к мыслям о письме.
Он отложил книгу, расстегнул портфель, достал письмо и подумал, что в этом году дочь окончит университет, надо подумать о ее распределении. Он распахнул дверцу печки и бросил письмо в топку. В следующую секунду вскочил на ноги, полез рукой в огонь, вытащил листки, уже горящие, бросил на пол и затоптал ногами. Через пару минут он стоял перед обеденным столом, разложив на нем то, что осталось от письма. Пострадала первая страница, обгоревшая в основном слева, где поля. Почти полностью сгорела последняя страница, предпоследняя, схваченная огнем по краям, была пригодна к прочтению. Остальные страницы пожелтели, но остались целы. Он убрал письмо в пластиковую папку и опустил в портфель.
Посмотрел на часы, поднялся. Взял ключ от ворот, висевший на вбитом в стену гвозде, быстро собрался, запер дверь, соображая на ходу, открыта ли сегодня приемная КГБ, расположенная в кособоком доме на Кузнецком мосту.
Бестужев часто бывал в том месте, покупал дочери аквариумных рыбок в зоомагазине, что находится на противоположной стороне. Когда дочь подросла, ей надоело возиться с рыбками, Бестужев взял на себя эту заботу. Бывая в зоомагазине, он всегда останавливал взгляд на здании через дорогу. В приемную КГБ вела старая деревянная дверь, находившаяся между двух пыльных витрин, закрытых белыми занавесками с внутренней стороны. В это странное учреждение никто никогда не заходил, и не выходил никто, поэтому казалось, что внутри людей нет, а дверь бутафорская.
Он оставил машину на Кузнецком мосту напротив художественной галереи, хотя можно было подъехать ближе, и неторопливо зашагал вверх по переулку, не думая ни о чем. Остановился перед той самой дверью, толкнул ее. Заскрипела пружина, он зашел и огляделся. Интерьер напоминал почтовое отделение, слева и справа стояли два столика и стулья, справа стойка, точно, как на почте, боковые стекла закрашены, между ними прозрачное окошечко. Бестужев подошел ближе и заглянул в него, – с той стороны сидел мужчина лет сорока в форме, погоны капитана госбезопасности. В этот момент, хотя все было решено и обдумано, в душу влезли сомнения и чувство опасности, давно не испытанное.
