Потно-туманно-застенчиво-тенистый, чёрнолистый, лучистый ослепительный плеск.
Буйный кубок объятий невнятной матери тьмы. Струисты руки. Искристы рисованные свисты, неистово приникшие к сосущим, плачущим шелкам ладошек вечерка курчавого.
Велеричиво, жалостливо, лениво склонилась ласковая ива. Дымно думающая дева увядших вод сочно расчёсывает смеркающиеся волосы, озорно-зелёные.
За розовыми озёром резвятся захмелевшие холмы. Всклокоченные склоны пышно-сытно обсыпаны спящими крышами карабкающихся озябших избушек. Бледно уставились искусно-думающими стенами, – дома многоэтажные, важные. Холмов вершины робко барахтаются в хмурых бархатах боров зубастых. Скалы оскалились клыкасто и остыло.
Над взлохмаченными, взмыленными холмами – голые голубые луга глазеющей глазури сна небес.
Беснуются косые косяки былинных, клубящихся пышно, кобылиц. Колодцами лихими поют облака.
Немые табуны. Подражание ржанию. Морды дымные, вспенённые уронили рвано и неровно. Понуро утро.
Но гневно и мгновенно вздыбится молчание. Ночь шею пышно изогнувши, хрипло вспыхивая лунной гривой, сверкая молочными очами, огненно вздрогнув звёздными ноздрями, передними копытами брыкая, круги вихрастые, чёрноковровые взрывая, тучно умчится в зычной тишине.
Жадно чередуется даль и высь. Небесное смеясь слилось с зелёным. Окаменелый бег растаял. Глубины чисел исчезают, уют бездонный пьют.
За горестными горами, ряд за рядом, гряда за грядой, сгрудились радостные радуги. Голые, полногрудые, прозрачно-грузные. Дышит музыкой перламутровое нутро-утро. Горит сквозь певучий пух – ласковый лоскут зари. Лаз зари. Зовущая гора беззубой бездны. Голубой лоток – глоток вселенной.
Зерна зрения разбежались. Зарницы зреют. Мелькают икая, неуловимо слизанный изломы. Трещины шуршащие черкают темноту, мохнато-бездыханно, свисающую с неба
Свид: (кивнув в сторону окна)
– Вот эту остекленелую, но естественную красоту, воссоздать описанием нельзя. То есть повторить её не только пером на бумаге, но и даже кистью на холсте. Хоть всю жизнь пиши, но не научишься подражанию природе. Да и не к чему. Надо природу создавать. Конечно, всё исскуственное – это подражание естественному. Нельзя изобрести того, что есть, но не все видят. Но главное в изображении – это применение природных свойств, устройств и построений к новым обстоятельствам. Значит новы обстоятельства, (махнув рукой) – Да ведь и обстоятельства всё те же.
Свид отворачивается о окна. Свид и Невид оба старики. Худые, сморщенные, усталые. Чёрно-синие. Как вечер старого серебра.
Невид:
– Ну, это уже нет. Каждое мгновение другое. Само время – ново.
Свид:
– Часы, мгновения – это остановки, перерывы во времени. Время начинается со времени своего превращения. Время провалы памяти. Хочется зашить прорехи времени, а зашьёшь, – глянь, – времени то и нет. Значит – нет ничего.
Невид:
– Что же, можно согласиться, что и времени самого нет. Конечно нет. Время только образ, обращение, просьба быть. Но кто-то же просит?
Свид:
– Обрывки, лохматого времени – наше сегодня. Разрушение прошлого – это будущее. Но всё разрушается само, без нас. Об раз – разрушение сознания и знания. Творчество разрушение приёма, способа. Само видение – это разрушение видимого. Вон, смотри там, радуга-душа прозрачная разноцветья. Дух вздох света. Но радуга – лишь испорченное зрение. Цвет – разрушение света. И красота, – вот эта, и всякая другая – это лишь только радуга, – это движение от света к тьме.
