Личное сообщение - страница 16

Нормальные люди стремятся посетить город на Неве весной или летом. Мне же по душе промозглая осень с дождём. Тогда вся знаменитая тоска, достоевщина и тяжёлый рембрандтовский колорит проявляются во всей красе.

Почти всю дорогу за окном тянулась траурная лента погибших в огне лесов. Меж обугленных стволов гуляла инфернальная дымка. Вилисы могли бы оживить пейзаж, если бы, выбравшись из-под закопчённых надгробий, решились сплясать на пепелище. Вместе с запахом гари в оконные щели вползала атмосфера декаданса.

Гамбургский балет обошёлся без «Жизели». Мы были зрителями трёх спектаклей. В первых двух переживалась прекрасная и трагическая судьба Вацлава Нижинского среди роскошных садов Армиды. Сны, воспоминания, терзания гениального, но безумного танцовщика переплетались, наполняя балеты реальными и иллюзорными образами под музыку Черепнина и Баха.

Во время антракта балетоманы болтали в прохладной голубизне Мариинки. Туристы ретиво щёлкались на фоне императорской короны, а на соседнем ряду дедушка в лицах разыгрывал перед внучкой, как Петипа отказался дать молодой Кшесинской роль Эсмеральды.

– Ты любить? Ты страдать? – дед артистически подражал мэтру, считавшему, что лишь та, которая испытала безнадёжную любовь, способна воплотить образ трагической цыганки.

Со мной затеяла разговор соседка – настоящая петербургская интеллигентка лет восьмидесяти.

– Я приехала из Москвы специально, – поделилась я.

– Конечно, из Москвы, дорогая, вижу, что из Москвы, – с жалостью и заметным презрением ответствовала старушенция.

Удар был снайперским. С тех пор во время нахождения в Петербурге я мучаюсь от ощущения клейма на лбу. Ужасное слово МОСКВА въелось туда несмываемыми буквами. Мне всё-таки удалось немного отвлечь внимание от позорного факта, объяснив собеседнице, что слово Sacre в программке (старушка вертела её по-всякому, но ни сбоку, ни вверх ногами оно не становилось яснее) – это французское название балета Стравинского «Весна священная». Sacre чем-то похож на «капричос» Гойи. Тела танцовщиков корячились немыслимым образом. Сбиваясь, рассыпаясь, вибрируя, они превращались то в толпы калек, то в чудовищ или мутантов, в живую гильотину, натуралистично отделяющую голову от плеч. В финале Апокалипсиса возникала одинокая фигура, мечущееся в отчаянии и боли человеческое существо, бьющаяся в конвульсиях и судорогах женщина, под конец исчезающая в чёрной пустоте.

Спектакли прошли прекрасно, и я лежала в купе слегка одуревшая от впечатлений. Петербург и петербуржцы вновь расползались, оборачиваясь клочками тумана. Значок смски загорелся на экране. «Вы придёте завтра? Мы будем заниматься?» Стало быть, красавчик меня не бросил. Что ж, продолжим!

– Bonjour18, – как обычно поприветствовала я Сонного, вошедшего в комнату без Шустрого. Последний свалился с гриппом. Сонный выглядел ещё страннее, чем всегда. Глаза диковато смотрели в одну точку.

– Что новенького? – задала я традиционный вопрос, которым часто начинаю урок.

– А?

– Какие у вас новости?

– А?

– Вы ещё не проснулись? Как провели время, пока я была в отпуске?

– А-а-а… – что-то разумное наконец блеснуло в зрачках. – Я ходил покупать костюм.

– Костюм? Для чего? – я настойчиво старалась заставить его вести со мной диалог на французском.

– Я на свадьбу быть должным идти.

– Не «быть должным», а «должен». Свадьба ваших родственников или друзей?