Павлуша часто жаловался, что живёт несколько беспомощно. Мамина забота была обоснована, это-то его и донимало. А Алексею было интересно: кто был первым, курица или яйцо? Павлуша будто назло тащил полный мешок неудач. Мешок означал: «Да, мама, ты права, обо мне нужно заботиться как ни о ком другом. Ты права. Я безволен, я беспомощен, я никчёмен». Ведь нам так не хочется, чтобы родители оказались неправы.
Мама занималась переводами с испанского и работала дома. Когда-то она была подающим надежды журналистом, сдавала младенца-Павлушу бабушкам и кружила по Москве в интересных приключениях. Но что-то потом случилось, года через три, и развод. Она уволилась из крупной газеты и засела дома. Как будто ей физически нужно было находится рядом с сыном как раз тогда, когда ему было необходимо почувствовать себя отдельной единицей.
Дело чуть не дошло до домашнего обучения, но тут его отец, человек мягкий и сговорчивый, стукнул кулаком по столу, и в первый класс Павлуша пошагал, как все приличные люди, в гольфах и с гладиолусами. Пошагал он, правда, во двор, но и то для матери было «невыносимым страданием», как она это называла.
У его мамы была странная привычка. Каждый вечер она тихохонько открывала дверь и немного наблюдала Павлушин сон. Как бы поздно он ни ложился, она соблюдала ритуал и ни разу не опростоволосилась. Ни разу не заглянула, когда думала, что он спит, а Павлуша читал книгу или просто смотрел в потолок. Ни разу. А заглядывала она каждую ночь. В этом маман призналась уже после катастрофы, когда Павлуша задал те самые вопросы, на которые она так не хотела отвечать.
Странное суеверие заключалось в том, что она «провожала» его в сон. Маман придумала себе этот ритуал и верила, что с Павлушей не случится ничего плохого. А стоит не проводить – и что-то может произойти. Конечно, за жизнь что-то происходило, но маман говорила себе: «А не проводила бы, случилось бы что-то пострашнее». Она в шутку называла себя ночным портье, когда рассказывала про это бывшему мужу. Больше никто не знал, дед в такое время обычно уже смотрел сны.
Маман хотела понять душевную жизнь сына, сблизить края той ямы, что она сама так старательно между ними прорывала многие годы, и использовала стратегию наиболее популярную: она задавала вопросы. Но делала это неумело, через факты. Ей надо было знать, где он был, что он ел, кто сегодня приходил… Но ведь все эти факты были столь несущественны. Маман билась в предположениях, анализировала походы и события сына и так, и эдак, но ей ни разу не пришло в голову просто спросить, как у тебя дела? А настроение? А фильм, сюжет которого я так детально выпытываю, нравится ли он тебе?
На следующее утро дед действительно уже выпил кефир, пока Павлуша скрепя косточками, добрался-таки до кухни. Когда рука схватила пустоту вместо бутылки «Простоквашино» на второй полке снизу, ещё не проснувшаяся фигура Павлуши подтянулась.
– Дед, ты брал кефир? – крикнул он тревожно в коридор.
– Дед гулять ушёл, за ним бабка какая-то зашла, наверное, он решил за ней так поухаживать и предложить хлебнуть кефирчика, – поржала из соседней комнаты маман.
Объяснение было похоже на правду, потому что дед и кефир никогда до того замечены вместе не были, и потому что дед и вправду периодически таскал «подружкам», как он их называл, какие-то «гостинцы», как он их называл, которые представляли собой набор продуктов для завтрака: сыр, колбаса, хлеб, теперь вот кефир.
