А потом еще и гулянку со щедрым столом закатил.
Супруженицу свою полузабытую усадил по правую руку, сына, десятимесячного пацаненка, давай на коленке подбрасывать. В пьяном гуле задарил благоверной золотое кольцо с камушком – напугал даже!
Шум, гам, благодарные слезы односельчан, круглые глаза предсельревкома…
Немного погодя с гулянки незаметно испарился. До следующего разу. Которого не было. Очень вовремя тогда «ноги сделал»: предсельревкома гонца к начальнику 2-го участка милиции Блюмбергу спешно отправил, прикатил из Улет усиленный наряд милиционеров, да только пока с тем же кукинским предсельревкома рядились «слуги закона» насчет свежих коньков, дабы погоню за Ленковым и его корешками устроить, Костя-то – тю-тю! И след простыл!
А молва – пошла гулять! О Коське Ленкове, справедливом атамане собственной партии анархистов. Тут и вспомнили местные, что давно забыли, а многие и не ведали: их Коська ведь еще в восемнадцатом году в шайке некоего Разгильдеева участвовал в отчаянном налете на Читинский арестный дом. Разгильдеевцам удалось освободить попавших за решетку дружков, причем всего тогда сбежало сорок человек!
Пройдет не один десяток лет, а уголовные похождения Кости-атамана так и будут оцениваться, – с политическим уклоном, в романтическом дыму.
В общем, интересен стал Константин Ленков заметному в читинском уголовном мире атаману Кириллу Гутареву. И назначил тот кукинскому варнаку встречу. В городе, на Старом базаре, в маленькой задней комнатенке булочной-столовой кривого Ибрагима – татарина Ибрагимова.
Гутарев пришел с двумя подручными, еще четверо со скучающим видом пасли вход в заведение.
Костя, как казалось, был один. Развалился на стуле за покрытым клеенчатой скатертью столом. Правая рука подперла щеку, а левая как бы в коленку уперлась. Уперлась, но не костяшками пальцев, а холодным барабаном нагана. Из-под клеенки и не видно. А в зальце, за длинным столом, среди посетителей, супчик прихлебывали два верных Косте человека, с которыми он в столовку порознь пришел.
Долгим был разговор. Пили разведенный спирт, закусывали серыми солеными груздями, жареным мясом, жирной селедкой.
И Гутарев тогда Костю уломал. Наверное, потому, что хитрее был, опытнее, тоньше, больше в городе крутился. А еще золотыми цацками завлек.
Привалившись грудью на стол, шептал Косте, что вместе они горы свернут, грел самолюбие, притворно восхищаясь Костиной удалью и фартом. Многозначительно, как бы всего не раскрывая, нарисовал сложившуюся в читинских трущобах паутину укрывателей украденного, наводчиков на богатые квартиры и магазины – делодавателей. Сбытчиков награбленного, держателей хаз и притонов. Портных, перешивающих для последующей продажи снятые с ночных жертв пальто и костюмы. Разбитных торговок и благообразных старичков-моховичков, которые под прибаутки и частушки сбагрят все, даже самое завалящее барахло.
Гутарев дал понять, что вся эта сеть замыкается на него, а он, в свою очередь, предлагает Косте, уважая в нем равноправного кореша, влиться в его, гутаревские, ряды со своими верными людьми и быть в деле. И шишку вместе с ним над всем этим держать. Дескать, братве – ассигнации, жратва, тряпки, а им с Костей – навар, сливки. В смысле, золотишко-рыжье и камушки драгоценные.
На обрисованную Гутаревым картину читинского преступного мира и вытекающие из этого возможности Костя купился. Купился так крепко, что поначалу и мысли в голову не пришло: а на хрена столь могучему Гутареву его, Кости, малочисленные силы? Вроде и не дурак, но где тут сообразить, что ни о какой благотворительности в стае и речи быть не может!
