Останется один,
Погибнут черви без числа!
Король уйдёт с перин!
– Им Германию отдали, так они через пять минут пришли картины трофейные клянчить, совести никакой! – шипел Кропоткин другу.
– Неужели? – удивился Гитболан, – Неужели? И это мои наследники? Вах-вах-вах!
– Они считают жителей Сан Репы за полных кретинов!
– Очаровательно!
– Оч-чень импозантно, я бы сказал!
– Слепой петух забудет трель
Тритон прильнёт к цевью,
Когда безногий менестрель
Забудет мать свою!
А римский тиран и известный анархист продолжили спор.
– Слушай! Я говорю! Вернее, это не я говорю, это мировой дух говорит моими устами!
– Надоел, твою мать! Козлодамус!
Наследник трон свой не найдёт,
В тумане сгинет рать,
И стая птиц накроет флот,
В местечке Голомать!
Теперь ты понимаешь?
Я ему говорю, а он и ухом не моргнул.
– Кто знает, что нас ждёт? – кричал задыхающийся Нерон.
– Вы множите абсурдизм в наших рядах!
– Насрать!
– Я бы оскопил вас, синьор, – обратился Нерон к помпезному портрету на стене, не зная, что это портрет известного учёного 17-го века Микеля Выдриглазова, – кабы не билль о Правах, столь односторонне трактующий презумпцию яиц. Двух, позволю вам напомнить, двух!
– Безумие само по себе ещё не повод для мальчишеских насмешек схоластов Пидорской школы. Пизанская башня. Отклонение по вертикали – 14 миль! Изумительно! Кажется всё?
Прикурив газетой «Демократический Патерстон» вонючую сигару, Нерон вернулся на второй этаж, обвалил шкаф и запалил бумаги на столе у мэра, после чего удалился. Гитболана возле двери уже не было. Как по команде из многих окон приснопамятного здания вырвался огонь. На зелёной лужайке перед колонным домом с лакированного броневичка снова чревовещал Гитболан, блистая своими бледно-голубыми глазами. Он размахивал руками и вытягивал приклеенную бородёнку. Тезисы его речи были не новы: хлеб – голодным, землю – крестьянам, фабрики – рабочим. Государство Сан Репа – на …! На голове грассирующего красавца сидела покосившаяся мятая кепка. Кропоткин, прильнув оком к доисторической камере, крутил ручку и перебирал ногами так, как будто ему срочно требовалось посетить туалет. Иногда он отрывался от своего занятия, чтобы поднять большой палец кверху, показывая своё восхищение шефу. Когда в здании что-то взорвалось, Нерон бросился врассыпную, Кропоткин в мокрых штанах как сквозь землю провалился, а Гитболан легко соскочил с броневичка на газон, сделал кувырок и оглядываясь, побежал вдоль чугунной ограды. Добежав до поворота, он раскрыл фалды своего накидона и, дав петуха, взмыл в мутноватое северное небо.
Что каесается Кропоткина, то нашлись свидетели, видевшие на Большом Проспекте. Там он преградил путь путь одной импозантной даме и сказал, глядя ей прямо в глаза:
– Преступница! Я вас убью!
– За что? – пролепетала Испуганная, широко раскрыв глаза.
– Вы закрыли свои ноги! Что вы делаете? Зачем вам юбка, Ассоль?
И подхватив почти ничего не соображающую белокожую женщину, не дав ей даже охнуть, испарился вместе с ней.
Если бы Алекс видел эту сцену, он бы, разумеется, очень смеялся. Он сам однажды имел лёгкую и очень запомнившуюся встречу с чудесной, случайно встреченной женщиной. Неглупая и весьма порядочная, она сказала ему после, чтобы он в самомнении не заблуждался, думая, что она принимает все приглашения.
Через два часа на месте прискорбного преступления фашиствующих молодчиков, как их тут же обозвала газета «Вечорка», суетились несколько хмурых типов с рулеткой и фотоаппаратом. Быстро нашли поверженного охранника, едва пришедшего в себя, но заикавшегося.
