Тут Луминица запнулась.
- Тамаш, ты знаешь, что…
- Да, я знаю, госпожа, - глухо сказал Тамаш, - что вы выходите замуж за кнеза.
Он опустил глаза вниз на свои руки, которые теребили пустой сверток.
- У меня послезавтра свадьба, - горько и обреченно сказала Луминица.
- И что, госпожа, ничего не может это изменить? Я имею в виду вашу свадьбу.
- Нет, Тамаш, никто не сможет уже ничего изменить, - горько сказала Луминица. - Ничто в целом мире, - и она покачала головой как бы в подтверждение своих слов. - Родители все решили, с кнезом все уже обговорили, и почти все обряды проведены.
Луминица устремила неподвижный взгляд на залитую апрельским светом лужайку. Теперь оба сидели, отвернувшись друг от друга. Говорить было неловко и бессмысленно. Птичьи голоса оглашали лес, но они не могли заставить замолчать голос грусти. Солнечные блики кружились по поляне, но из-за этого только чернее казались тени, перечертившие дорогу будущего. Если бы Луминица могла разделить с Тамашем бремя этой беды, то ей, наверное, было бы легче, но сейчас беда давила и пригибала к земле только ее одну, и под грузом этой беды душа Луминицы стонала от отчаянья.
- Такая хорошая погода, все вокруг радуется, а у меня свадьба, - заметила Луминица. Ей захотелось хоть кому-нибудь пожаловаться.
- Нет, госпожа, завтра пойдет дождь.
- Ты уверен?
- Я знаю это, - даже не поворачиваясь к Тамашу, Луминица почувствовала, что он пожал плечами, - горы это знают, лес знает, птицы и звери знают. Завтра с утра будет дождь и холод. Нескоро нам снова ждать хорошей погоды.
Тамаш снова замолчал.
- Зачем ты принес мне подвеску, Тамаш? – продолжила допытываться Луминица, как будто сейчас это было самым важным. - Разве ты не мог бы передать мне ее потом? Ты ведь бываешь у кнеза.
Она повернулась к юноше, пытливо вглядываясь в его лицо.
- Нет, - решительно сказал Тамаш и встал на ноги. - Потом это будет невозможно.
- Но почему же, Тамаш?
- Мне нет хода в замок, госпожа. Не дальше кухни, во всяком случае. И вряд ли когда-нибудь мне будет позволено предстать перед сиятельной супругой кнеза.
Луминица подавленно кивнула и замолчала, не в силах добавить что-нибудь еще.
- Луминица! Луминица! – вдруг раздались в лесу крики братьев и Виорики. - Скорее домой! Луминица!
- Вас зовут, госпожа.
Тамаш уже накидывал на плечи мешок. Луминице хотелось что-нибудь сказать ему, но она не находила слов. Сказать «прощай» было почти так же больно, как сказать «мы еще увидимся».
- Я надеюсь, что мы еще встретимся, Тамаш, - все же нашла в себе силы произнести Луминица.
- Случайно? – улыбнулся Тамаш. - Как там, на перевале?
- Так ты мне так и не расскажешь, кто нас преследовал?
- А вы мне так и не расскажете, что сказал вам умирающий?
Луминица задумчиво взглянула на Тамаша.
- Я толком ничего не поняла и не запомнила, Тамаш, - медленно проговорила она. - Он сказал что-то вроде того, что его хотят убить. Просил передать это какому-то, кажется, Ладиславу. Потом называл имена. Я их не запомнила.
- Совсем-совсем?
Луминица печально покачала головой. Тамаш как будто ждал пару секунд, что еще скажет Луминица, но, так и не дождавшись, поклонился.
- Прощайте, госпожа.
И зашагал в лес. Закусив губу, Луминица смотрела, как он уходит, и слезы снова готовы были вот-вот сорваться с ресниц.
[24] зиуа чернутулуй – (букв. «день просеивания») часть предсвадебного обряда, день, когда устраивают пир, приглашая семью жениха, а невеста с подружками просеивают муку и пекут свадебные калачи под традиционные песни
