Саша едва ли не приплясывала от нетерпения на глазах у старух, которые оккупировали ближние лавочки и зорко присматривали за внуками на выпасах детской площадки.
Звонок Шмелева оказался для Саши полной неожиданностью. Она уже не надеялась на его помощь и прикидывала в уме, куда пойдет дальше: в прокуратуру или, может, имеет смысл сразу к губернатору обратиться, чтобы расшевелить полицейских? Однако в глубине души Саша сомневалась, что кто-то всерьез будет копаться в деле погибшего пенсионера, пусть даже именитого, известного своими историческими исследованиями. Покончил с собой, и ладно, всякое в жизни случается, зачем статистику портить?
Тем не менее Саша держалась, загоняла внутрь тоску, старательно взращивала ярость, настраиваясь на долгую борьбу с правоохранителями, а затем как-то раскисла, сдулась и прорыдала весь вечер, жалея бабушку с дедом, родителей и почему-то себя.
Шмелев позвонил поздно вечером, когда она лежала в ванне, и без всяких церемоний предложил встретиться.
– Конечно! – воскликнула Саша. – Когда угодно! Хоть сейчас!
– Сейчас уже поздно, – хохотнул он в трубку, а затем добавил озабоченным тоном: – Давайте завтра с утра! Хочется мне все на месте проверить…
– Вам тоже смерть деда кажется странной? – осторожно спросила Саша. – Или вы что-то узнали?
Никита промямлил в трубку нечто невнятное и торопливо попрощался. Саша забралась обратно в ванну и, погрузившись в теплую воду, как нильский крокодил, по самые ноздри, задумалась. Холодок в голосе Шмелева ее неожиданно насторожил.
Семья Саши в общем-то не могла похвастать тесными семейными связями, дружелюбием и желанием встать за родню горой в случае какой-то беды. Теток по отцовской линии Саша не любила, и родители особо с ними не общались.
– Дед всех отвадил! – как-то в сердцах сказала мать. – Он никогда ни с кем не церемонился, только с тобой и ладил.
Она горько махнула рукой, а затем, посидев с минуту, неожиданно добавила:
– И правильно сделал, что отвадил. До смерти надоели, нахлебники!
У Сашиного отца были две старшие сестры – Людмила да Зоя, которые не пошли ни в историки, как отец, ни в искусствоведы, как мать. Людмила выучилась на бухгалтера, Зоя работала ветеринаром на птицефабрике в соседнем городке. Обе в один голос заявляли, что в гробу видели пыльные манускрипты и всех художников со скульпторами, вместе взятых.
– У меня профессия денежная, не то что у вас, бумажки перебирать, – говорила Людмила.
– Вот еще, – кривилась Зоя, – сидеть в музее и стареть! Я уж как-нибудь тут, с курочками, яичками…
Пока вертелись ржавые колеса советского локомотива, тетки не бедствовали. Людмила, кстати, самая наглая, крутилась вместе с мужем: пускала налево топливные талоны, списывала со складов новую спецодежду, садовый инвентарь и тачки, которые охотно разбирали дачники. Зоя же таскала с фабрики не только яйца и тушки кур, но и творог с изюмом, которым в определенные дни подкармливали тучных бройлеров.
Словом, обе жили, не тужили до тех пор, пока не грянула перестройка, перемолов безжалостными жерновами и завод Сашиного отца, где он трудился главным механиком, и склады Людмилы, и Зоину птицефабрику.
