Уже неделю праздновалось рождение императора, соблаговолившего устроить торжество для всей Византии4. Лицинию5 было не по себе. Он поссорился с императором Константином, управлявшим западной частью государства, в то время как он сам управлял восточною. Он готовился начать гражданскую войну и собирал войско со всевозможной поспешностью, но ясно чувствовал, что народ не на его стороне. Неделя зрелищ была последней попыткой привлечь сочувствие черни. Лициний сбросил с себя наружное христианство и всенародно обратился к старым богам. При усердной помощи своей правой руки Бассуса, префекта Византии, император приказал схватить нескольких христиан и собирался предать их смерти, и не толпами, как это водилось обыкновенно, но поодиночке, чтобы лишить их взаимной поддержки.
Страдания несчастных должны были довести чернь до высшей точки возбуждения.
Бассус деятельно помогал Лицинию, но император не подозревал об истинной причине такого рвения своего помощника. Дело же было простое, весьма обычное для тех дней. Себялюбивый римлянин увидел христианскую девушку; ее редкая красота привлекла его, и он замыслил погубить ее чистоту. И чем более девушка отталкивала Бассуса, тем сильней росло в нем желание обладать ее прелестью, и когда она решительно объявила префекту, что он ей до того отвратителен, что она скорее готова умереть, чем покориться ему, страсть того обратилась в ненависть, и он заточил ее в тюрьму. И первой жертвой, выведенной ко львам, должна была быть она.
Арзасий, молодой персиянин, укротитель львов, вернулся из подземельных пещер, в которых жили дикие звери, и сам наблюдал за загороженным входом в конце арены, готовый по данному знаку поднять решетку, отделяющую диких, голодных животных от их жертв.
Лициний дал знак, вестники протрубили, большие железные ворота на противоположном конце арены распахнулись, и Кандида6, христианка, в длинном белом одеянии спокойно вышла на арену цирка.
Глаза всего сборища устремились на нее. Бассус нагнулся вперед и со злой улыбкой бросил к ее ногам венок из алых роз. Но Кандида ничего не замечала. Ее губы тихо шевелились в молитве, а прекрасные глаза упорно смотрели на клочок голубого неба, видневшийся промеж натянутого парусинового навеса.
Руки ее были крепко сложены на груди.
Бассус обернулся к Лицинию.
– Как эти христиане любят рисоваться! – насмешливо заметил он. – Дай знак, государь, впускать зверей, пусть их появление нарушит ее благочестивое настроение.
– Я не знал, что ты интересуешься ею, Бассус, – произнес император, взглянув на любимца.
Префект зло рассмеялся.
– Если не невеста римлянина, то невеста диких зверей, вот и все, – отвечал он.
Лициний улыбнулся на замечание царедворца и махнул рукой. Арзасий низко поклонился и, подбежав к концу площадки, поднял решетку клетки, и в ту же минуту два темногривых льва выскочили на арену с ужасным ревом, ударяя себя хвостом по бокам, и налитыми кровью глазами посмотрели на скамьи, усеянные народом.
Они шли, огибая арену, и вдруг один из них присел и прыгнул по направлению мальчика, бросившего в него камень, но стена была слишком высока, и животное с грозным рычанием упало обратно.
– Смирно, Юпитер! Смирно, Юнона! – закричал от решетки, которую собирался опустить, укротитель, обернувшись на крик мальчика.
– Ну! Начинайте же борьбу, – произнес Арзасий и разом остановился при взгляде на девушку, предназначенную на растерзание зверям.
