А музыка не умолкает. Громче и громче раздаются дивные звуки; они манят, зовут к себе очарованного юношу, сулят ему радость, покой. И Аврелий ищет дивного певца, чтобы поклониться божественному вдохновению. Непреоборимое любопытство гложет его сердце в своих тревожных захватах.
Взор юноши падает на широкую портьеру, закрывающую вход в следующую комнату.
– А, вот ты где, божественный певец… Наконец-то! – радостно издает он восторженный крик и стремглав бросается к портьере.
Дрожащей рукой он отдергивает ее расшитый золотом край и в изумлении отступает назад.
То, что он увидел, было, скорее всего, сном, чем действительностью.
Окруженная десятком невольниц, на мягком диване сидела прекрасная римлянка. Задумчивые взоры красавицы были устремлены в бесконечную даль, а на ее хорошеньком личике играл легкий, здоровый румянец.
В руках она держала золотую арфу, струны которой так приятно звенели, так манили к себе, чаровали юношу. Ближе и ближе подходил он к римлянке, но, странное дело, ее божественная краса не останавливала взоров Аврелия.
Горящие лихорадочным блеском глаза юноши были устремлены на жалкую рабыню, одну из тех невольниц, что живым кольцом сидели у ног своей госпожи и повелительницы. Смущенный и растерянный, он смотрел и не верил своим глазам. Так это было все странно и необычно… Дрожащие уста его тихо шептали:
– Ирина здесь… Ирина… Может ли быть это?! Нет, я не верю…
Но не поверить было трудно. Миловидное личико, правильные черты лица, светлые волосы с длинными, спускающимися на плечи локонами, – все это было только у Ирины, у его дорогой сестры. Надо было верить, и Аврелий поверил. С восторженным криком, весь дрожа от радости, он бросился к невольнице, чтобы обнять дорогую сестру, выплакать на ее груди все горе, всю тоску и муку исстрадавшейся души, всю горечь бедного, усталого сердца.
«Ирина!» – хотел было крикнуть он, но голос осекся, крик замер на полуслове, и лицо исказилось ужасом.
Аврелий почувствовал на своих плечах две сильные, мускулистые руки. Кто-то, причиняя ему боль, схватил его, как малого ребенка и, держа под мышки, понес к тому самому ложу, на котором юноша провел тревожную ночь. Теперь только, когда Аврелия силком успадили на его ложе, он мог разглядеть своего обидчика: перед ним стоял огромный негр с черной курчавой головой, с покорно опущенными руками.
– Кто ты?! – весь дрожа от гнева, спросил Аврелий.
Негр молчал и спокойно смотрел в противоположный конец комнаты, разглядывая, по-видимому, сильно заинтересовавшую его какую-то картину. Аврелия это странное молчание негра взбесило еще больше.
– Я спрашиваю тебя, кто ты?! Наконец, должен же ты мне ответить, по какому праву запрещаешь переступать порог той комнаты, чтобы обнять дорогую сестру?!
И Аврелий покраснел от гнева и досады, когда пришлось ему вторично спрашивать ненавистного негра.
В страшном волнении он даже хотел подняться с ложа. Негр и на этот раз не проронил ни слова. Только впился в его плечи своими мощными руками и, когда юноша привстал с постели, посадил на место.
Нельзя описать того негодования, которое вдруг охватило бедного юношу. Все лицо его пылало от гнева, и по временам на нем выступали красно-багровые пятна. Взбешенный Аврелий, не помня себя от обиды и отчаяния, оттолкнув негра, стремглав бросился туда, откуда неслись звуки чарующей музыки, где сидела в ногах прекрасной римлянки горячо им любимая, дорогая сестра.
