Лиловая кружка. Газетно-сетевой сериал - страница 14

Всё, я один и предоставлен до утра лишь самому себе! Чувство для меня, уже давнего мизантропа, столь радостное, словно мне все ушедшие дружно мешали жить, хотя нет же, конечно. Но вот так; я и в детстве, оставаясь один, потом даже скучал, а порой – тосковал, но в первые мгновения переживал особый радостный адреналиновый подъём, как зэк, выпускаемый по УДО.

Моё предельно суженное к ночи жизненное пространство хоть и невелико, но всё же не застенок: помимо собственно дежурки, хозяйственные сени, где днём идёт бойкая, с перебранными, либо духоподъёмными матюгами, приёмка товара – машины поставщиков прибывают до самого вечера, затем длинный коридор, в конце которого туалет унисекс с двумя «посадочными» местами и двумя раковинами, из кранов коих течет только холодная вода. Есть ещё и выгороженная душевая, но поскольку директор и прочие местные ТОПы там отродясь свои белые ножки не мыли, то её, естественно, испохабили, превратив в род кладовки уборщиц.

В этом пространстве охранник может свободно передвигаться, но только до того, как в установленное время сдаст магазин под охрану, включив на спецпульте сигнализацию по особому алгоритму. Тогда в нашем распоряжении остаются лишь дежурка и сени, которые ночью особо и не нужны. А если приспичит в глухую пору в туалет, то неча, как дома, мчаться туда с почти закрытыми глазами, боясь разгулять некстати прерванный сладостный сон – нужно сперва, обуркавшись, опять отключить сигнализацию (а это «многоходовая» операция!), иначе с очка будут снимать уже резво примчавшиеся и злые от этого полицейские.

Нет, так жить можно, в смысле – ночевать. Нанимаясь, я полагал, что ночью спать-то как раз не положено, а надо тенью отца Гамлета бродить по торговым залам, проверяя их неприкосновенность. И уж смиренно к этому приуготовился. Но тут стажировавший меня Манон раздвинул меж мониторами и стеной два широких наших полукресла и лихо водрузил на них огромный лист фанеры полуторасантиметровой толщины: карьерный самосвал закатишь – не прогнётся.

– А вот – кровать!

Конечно, такие доисторические «трансформеры» свойственны только России: всюду, где в мире положено спать, спят уж давно по-людски – на кроватях, диванах. Где-то и в нашем Отечестве, кажется – в «Ленте», охрана в дежурках только таращится на мониторы, а в объятья к Морфею, рассказывают, упадает в особых местах. Но зато там, как бают опять же, к охранникам отношение, что в Индии – к неприкасаемым, а в «Строителе» всё же иначе совсем.

Тогда, в ходе ещё стажировки по освоению местных реалий, у меня промелькнуло ощущение дежавю. Будто я уже где-то когда-то спал точно так же вот чертовщинно. Но Манон уже сбросил со стульев фанерный щит и стал снова пихать в меня, как пряный колбасный фарш в синюгу, новую информацию, и я не смог удержать это дуновение мысли на весу отвлекающегося сознания и, слово за слово, упустил.

И вот теперь, когда пришло время укладываться, дежавю явилось мне сызнова. Но уже никто его не разгонял, и вокруг меня посреди полутёмной дежурки постепенно разлился акварелевый солнечный свет, который бывает раннелетним ташкентским вечером. Он обретает художественную субстанцию, пройдя через фильтры плодовой листвы, умягчившись остывающим воздухом ещё не столь жаркого дня, как в чиллю, почесавшись в пути об избеганную мурашами кору тополей и чинар. Этот воздух, подобно волшебному полотну, может быть поместилищем прошлого, будущего, вневременного.