Линия мороза - страница 12

– Я вас отлично слышу, – поворачиваешься к ним.

– О, вышла из транса, – Наташа пододвигает чашку с чаем, – выпей.

– Курить хочу. Нат, дай сигаретку.

– Ага, сейчас, – лезет в сумочку, протягивает тебе пачку тонких сигарет, – держи.

Ты молча берёшь одну штуку, поднимаешься с места, подходишь к газовой плите – там лежат спички, – чиркаешь, прикуриваешь, наклоняешься к шкафчику с мусорным ведром, открываешь, на полу стоит вымытая до блеска пепельница, берёшь, возвращаешься на своё место, садишься и продолжаешь бесцеремонно курить, пуская пожирающий дым, убивающий аромат и свежесть домашнего уюта. Некурящая Галина Петровна морщится, ей неприятно и даже слегка обидно за такое поведение. Но ты пристально разглядываешь их всех, с высокомерным наплевательским видом, с губ не сходит ухмылка, наблюдаешь за неловкостью ситуации. Они, переглянувшись, заёрзали на месте, собираясь уходить.

– Вот мне и пора, – Галина Петровна – первая, – Настенька, береги себя. Если позволишь, я ещё на днях приду, – встаёт с места, идёт в прихожую.

– Я, пожалуй, тоже побегу, меня муж ждёт, – вскочила Катя.

– Насть, мне остаться или уйти? – нерешительно спрашивает Наташа.

Ты махаешь рукой. Давишь сигарету в пепельнице.

– Оставь пачку, – бросаешь ей вслед.

– Да, конечно, – вынимает из сумочки, кладёт на стол.

……………………………………………………………………………………………

Лежишь, расслабившись в горячей ароматной ванне, под звуки инструментальной музыки. Над водой высятся воздушные, сахарно-ватные холмы. Открыв глаза, поднеся пенную ладонь к лицу, разглядываешь умирающую варежку перламутрового цвета, что, переливаясь, тает, лопаясь, исчезает. Запел телефон, мокрой рукой тянешься в карман халата.

– Да.

– Насть, собирайся! Через час буду, – на том конце Наташа.

– Хорошо.

Убрав трубку, закрыв глаза, задумалась, мысленно вспоминая строки философов:

«Попытка самоубийства не может быть болезнью, это моя воля. Если уж я так хочу, то как можно это признать болезнью? Тогда получается, мою волю следует признать болезнью. И соответственно лечить меня от собственной воли. Значит, я представляю опасность для самой себя, так как желаю себе зла… абсурд. Если я иду на крайний выход, значит, что-то меня на это толкнуло. Значит, это „что-то“ причина поступка, а не моя воля. Не было бы этой причины, не было б и попытки суицида. Трижды ухожу и не могу уйти, теперь точно закроют в дурке и пропишут какую-нибудь хрень на всю жизнь».

……………………………………………………………………………………

Частная закрытая психиатрическая клиника с виду напоминала дорогой отель, спрятанный за высоким забором. Двухэтажный каменный дом построен на высоком фундаменте в глубине парка. Здание представляет собой квадрат. В углах дома встроены открытые террасы – лоджии, которые застеклены. У ворот звонок и видеокамера, за воротами будка с охранником и собакой. Наташа жмёт кнопку, там треньканье, после женский голос:

– Да?

– Мы к доктору Далёкому.

– У вас назначено?

– Нет. Мы первый раз.

Голос пропал, запищала дверь; заходите на территорию. Огромная площадь, примерно в несколько гектаров, с домиками, деревьями, фонарными столбами, лавками, засыпанными снегом. Идёте по вычищенной круговой дорожке к главному белому зданию с золотой табличкой на стене, там был указан год постройки усадьбы, 1778, кто строил и кому принадлежала. Видно, что территория ещё осваивается, не все старинные постройки отреставрированы. Проходите парковку с дорогими иномарками и служебными авто. Ступени с коваными перилами, в стиле Лео фон Кленце, что украшают новый Эрмитаж, приводят к огромным античным деревянным входным дверям, и там тоже звонок. Нажав кнопку, ты кожей чувствуешь, как на вас смотрят десятки камер, натыканных повсюду. Дверь щёлкнула, заходите. Просторный зал с высокими потолками, с колоннами сердобольского гранита, картинами: Садовников, «Аничков мост», 1840-е, Альтман, «Портрет Анны Ахматовой», 1914, Григорьев, «Портрет режиссёра Мейерхольда», 1916 (единственный портрет, который тебя заинтересовал); огромное фото Невского проспекта в начале 20-х и ещё ряд каких-то мелких картин не привлекли твоего внимания. Дальше шла шикарная лестница с голубой ковровой дорожкой. Вы поднимаетесь, дивясь чудной лепнине и дорогому интерьеру, никак не сопоставимым с психиатрической лечебницей. В итоге попадаете в ещё один зал с мягкой кожаной мебелью, с большой плазмой на стене; необычный кованный журнальный столик, заваленный журналами и газетами, стоял на толстом светлом ковре, смахивающем на шкуру медведя. Четыре огромных окна освещали прозрачным светом весь зал. Сбоку расположилась девушка за полукруглой стойкой ресепшена.