Я знаю, что бабушка вот-вот вернется домой, переоденется в тонкое домашнее платье на пуговицах и выйдет на балкон со своей, взрослой, книжкой. Может и мне почитать, если не очень устала. Бабушка закрывает балконное окно, ложится на кушетку и читает вслух из книжки. Она смеется, и от этого мне тоже ужасно смешно.
Мама Рома, мама Рома,
как тебе не совестно?
Тощ супруг, как макарона,
да еще без соуса.
Меня совесть не грызет —
кровь грызет игривая.
Дай,
правительство,
развод,
или —
эмигрирую!
– Синьор доктор, объясните мне, какое я животное?
– Не понимаю вашего вопроса, синьора.
– Чего ж тут не понимать, синьор доктор!
Встаю и сразу начинаю штопать, гладить, готовить завтрак мужу и детям – словом, верчусь как белка в колесе.
Сама поесть не успеваю – остаюсь голодная как волк.
Иду на фабрику и целый день ишачу.
Возвращаюсь в автобусе и шиплю на всех от злости как гусыня.
Захожу в магазин и тащусь оттуда, нагруженная как верблюд.
Прихожу домой и снова стираю, подметаю, готовлю – в общем, работаю как лошадь.
Падаю в кровать, усталая как собака.
Муж приходит пьяный, плюхается рядом и говорит: «Подвинься, корова».
Какое же я все-таки животное, синьор доктор, а, синьор доктор?1
Я не знаю, почему у мамы мужское имя Рома или почему синьора спрашивает у доктора, какое она животное. Конечно, надо выбирать собаку. Мы с бабушкой не успеваем ничего обсудить, потому что звонит телефон. Все еще смеясь, бабушка морщит нос, смотрит на меня сквозь золотые очки с тонкой полоской на стекле и идет к телефону. Она знает, и я тоже знаю, что это звонит кто-то из знакомых, у кого-то заболело сердце, бабушка сейчас поставит кипятить железный сте-ри-ли-за-тор со шприцами, переоденется в уличное платье и уйдет к больному.
Я плетусь к бабуле в ее закуток за зелеными занавесками, плюхаюсь животом на кровать рядом с ней и смотрю, как она быстро вяжет коврик для прихожей из длинных полосок ткани, вырезанных из старого платка и синей шерстяной юбки.
Скоро придет с работы дед, и мы выйдем прогуляться.
Когда внучка попросила его пройти генетический тест, он сразу же согласился, хотя не очень-то верил в эти забавы. Впрочем, ему нравилось ей подчиняться. Он послушно поплевал в пробирку, плотно закрутил красную крышечку и отправил бандероль в далекую лабораторию. А сам почти забыл об этом.
Плотный белый конверт прибыл точно через месяц. С ироничным любопытством он вскрыл пакет: графики, цифры, карта Европы с пометками, несколько страниц комментариев. Начал было читать, но вдруг остановился и проверил имя адресата. Вернулся к началу. Черным по белому: 47 процентов еврейской крови. Дальше там шло что-то про сефардов и ашкенази, в общем, в пользу последних. Он резко отодвинул бумаги и крикнул дочери:
– Катя, я же говорил вам, что это пустая трата денег! Посмотри, какая ерунда этот ваш тест.
– Через полчасика, пап. С собакой схожу, потом почитаю.
Он молча встал из-за стола, сунул дочери стопку бумажек, отыскал на полке поводок и свистнул Серого.
Парк был завален красными листьями, Серый деловито трусил по дорожке, время от времени подбегая к знакомым деревьям и скамейкам. Если допустить на секунду, в порядке бреда, что эти бумажки хоть отчасти верны, то что же получается?.. Да то и получается, что на этой самой аллее, только лет тридцать назад он утвердил бездарный сценарий и выбрал запасной состав актеров, вот и получилось плохое кино. А первый состав рассыпался по другим картинам, и их теперь не отыскать. Ничего теперь не вернуть…
