— Думаю, лучше нам взглянуть на содержимое сейчас, — с нажимом произнесла матушка и сама ловко откинула незапертую крышку.
Ой, что-то мне не верится, что гонец доставил ящичек с драгоценностями и деньгами вот так, нараспашку. Кто-то весьма вольно относится к понятию «личные вещи».
Не сказать чтобы содержимое меня ослепило: выросшая среди относительного достатка, я насмотрелась и на золото, и на качественную бижутерию, которая зачастую не сильно дешевле того золота — сногсшибательного впечатления кулон с камеей на тонкой цепочке и два колечка-печатки на меня не произвели, гораздо больше меня заинтересовал увесистый мешочек с краю. Залезть и проверить, сколько там, мне не дали.
— Ну, посмотрела и будет. Я их положу к себе, на хранение, — настоятельница хлопнула крышкой, чуть не прищемив мне пальцы, и потянула к себе шкатулку. Я вцепилась в ту мертвой хваткой.
«С этой бабой церемониться нельзя», — дошло до меня наконец.
— Спасибо за заботу, я у себя в комнате их буду хранить. Под подушкой, — пропыхтела я, перетягивая ящичек. Одной рукой получалось не очень, вторая плохо слушалась, но я для надежности прилегла на шкатулку грудью. Настоятельница, похоже, поняла, что я серьезно намерена все забрать, и от неожиданности выпустила добычу. Я чуть не свалилась на пол.
— Не лучше ли будет раздать эти безделушки другим девочкам? Господь наказывал нам делиться с ближним своим, — тонко намекнула Ригна.
Ну, вот и получили объяснение дорогие украшения на некоторых воспитанницах. Настоятельница их поощряет за мой счёт. Я помотала головой.
— Ближние должны оставаться ближними, вне зависимости, получают они за это что-то или нет, — выдала я в ответ цитату из недавней проповеди о ценности хороших взаимоотношений. У настоятельницы свело скулы и дернулся глаз.
— Зачем тебе эти драгоценности? Послушница, которая хочет стать хорошей монахиней, должна привыкать к скромности в быту, — зашла с другой стороны матушка.
Ох, похоже, дело не только в наградах девочкам, а и себе в кубышку она что-то кладёт. Тем более, нельзя так оставлять. Принцессу уже десять лет внаглую обворовывают! То есть меня. Как-то раньше я не обращала внимания на финты с подарками. Письмо принцесса читала быстро, а я вообще в текст не настолько вникала, чтобы заметить крохотную приписку.
Ну, лучше поздно, чем никогда. Я мило улыбнулась.
— А я, может быть, передумала становится монахиней. Видите, рука уже лучше слушается, — я помахала в воздухе упомянутой конечностью. — Мало ли, кто меня учительницей детям наймёт, или приживалкой к какой вдове пойду. На такие должности и увечных берут.
Настоятельница поперхнулась, но крыть ей больше было нечем. Не заявлять же напрямую: тебя нам оставили насовсем. Если бы на этот счёт были четкие инструкции сверху, меня бы не муштровали вместе с другими девочками на танцах и математике. Были у нас несколько послушниц, которых сдали, как говорится, с концами. Их учили писать и считать, после этого в двенадцать, когда пришла первая кровь, они переехали в кельи, к монашкам. На этом наше общение закончилось. Иногда они мелькали в коровнике и курятнике, реже — на кухне. Обучались, очевидно, послушанию и смирению.
Бр-р. Не дай бог.
Пока матушка Ригна не передумала, я поспешно покинула кабинет, чуть не бегом пронеслась по коридорам и перевела дух, только оказавшись в собственной комнате.
Плотно закрыв дверь и придвинув к ней тумбочку, — задвижек наши кельи не предусматривали — я уселась на жесткий тюфяк и снова открыла шкатулку. На этот раз моего внимания удостоился сам мешочек. В нем оказалось пять фунтов крупными золотыми монетами. Бешеные деньги, на самом деле. Такие не в каждом магазине и разменяют. В ходу у средней руки горожан были шиллинги — серебряные монеты, и пенсы — медь. Чтобы представить масштаб подарка: недавно в монастырь докупили еще одну корову — она стоила восемь шиллингов и считалась очень дорогой и породистой.
