Доска валяется на песке, сидит работник, курит… Десятки лет одно и то же видит: как в сумрачном водовороте омута серебряно сверкают рыбки и плывёт, летит по кругу с ними обнажённая Александра. Тоже вся сверкающая, в зеленоватых солнечных лучах… Но не доплыть ему, не дотянуться…
Крепкий табак нынче попался – глаза ест.
Через две недели после похорон Василий привёл в дом Наталью. А куда деваться? Хозяйство, трое ребят, старшему девять, младшему два, мать-старуха еле ходит. Сенокос в разгаре, пахоту не закончили, там, гляди, и рожь поспевать начнёт. Самого сутками дома нет – много работ в колхозе в эту пору! Председательствовал тогда Василий.
Ох уж эти колхозы! Кисет упал в песок, снова крутит самокрутку – не замечает. Судорожно затягивается, пальцы подрагивают.
Жизни не видел, детей не видел! День и ночь работал, а свои же, колхозные, – предавали…
Вредительство даже «шили», было. «Сорвал посевную!..» Всего-то на полторы недели позже сев начали. Сообщили…
Тут же проверяющий из области:
– Война идёт! Страна недополучит хлеба!
Следователь – то же:
– Вредительство. По законам военного времени!
В поле выйти проверить (земля-то мёрзлая: север!) – нет их! Зато бумага в органы готова. Если бы не первый секретарь – ехать тогда Василию не колхоз отстающий поднимать, а «более крайний Север» осваивать, да за казённый счёт. В запечатанной теплушке…
Отстоял первый. А вот на войну не отпустил. «Здесь твой фронт, – колхозы!»
Сколько раз впрягался Василий! Честный был председатель – голодал, но колхозного не брал, горсти зерна колхозного домой не принёс! Детей мучил… Видано ли где: семья председателя – и без коровы! Дети без молока. Пала тогда корова, вернее, «люди добрые помогли»: притащила кишки за собой с пастбища – ткнули косой в брюхо. Забрела, видать, на чужой надел, потоптала.
Петрович, счетовод тогда, в сорок третьем:
– Давай, Василий Иванович, спишем каку́ похуже телушку на падёж. Ну ли хоть овцу! Голодают твои-то. Вон в «Первомайском» помогают своим, «процент» – положено на падёж.
– Только попробуй! Под суд отдам! Процент! Не посмотрю, что свояк!
И отдавал под суд, бил по рукам, чужих, своих. Жёсткий был председатель Василий, гордый. А отчётно-перевыборное – почти все колхозники и половина правления против! Петрович какой-нибудь очередной избран председателем. Прокатывают Василия.
В сердцах плюнет и – в соседний леспромхоз, на валку леса, там хоть деньги. Опять жена одна дома бьётся, дети одни.
Только успокоится, полгода какие-то, – предрайисполкома:
– Выручай, Василий Иванович! Тебя снова в «Труженике» выдвигать будем. Двоих после тебя сменили, а всё одно – на трудодень больше четырёхсот грамм не выходит, против твоих двух кило. Председатели, ети их! Только домой мешками таскать!
Снова мечется Василий по пожням, по полям с утра до ночи. Снова председатель. Избрали. Глаза у людей открываются, когда есть-то хочется.
…Табачок потихоньку успокаивает. Звенит в руках лучковая пила, мысли постепенно возвращаются к ней, к лодке.
«Неизвестно, чья ещё будет…» – бормочет про себя Василий, хотя в глубине души уже определился. Знает, вернее, придумал, кто на ней поплывёт. Семья это будет: ОН, ОНА и дети, трое.
«Сами они ещё молодые. ОН – крепкий такой, лет ему под тридцать, самое то, за вёслами, вот на этой скамье. Широко расставленными ногами в броднях упирается в среднюю опругу… Вёсла сделаю лёгкие, из сосны опять же, голубые, а лопасти красным покрашу. Такие, когда из воды, мокрые, на солнце далеко видать!
