В отличие от меня. Чую только запах гашиша.
Иван проснулся от криков. Хозяин ходил по двору и отрицательно отмахивался. К их сараю стянулось полдеревни. Старуха, продавшая им свёрток, теперь щербато скалилась и всё повторяла:
– Полис, полис!
Моше сидел на крыше, растирая лицо.
– В чём дело? – спроси Иван.
– Кармель ночью гуляла и зачем-то полезла обнимать какой— то каменный фаллос. А тут же ничего трогать нельзя. Они с нас деньги требуют.
Сама Кармель сидела в своей комнате, поглядывая за шторку и зевала.
– Самое паршивое, что они говорят о полиции.
– Думаешь, им делать нечего, звать сюда полицию? Да и на чём? На вертолётах? – спросил Иван.
– Просто лишний шум. Весь отдых обломают, – и риторически добавил, – зло не в травке, а в том, что она продаётся за деньги.
Мучаясь и беспрерывно обтирая щёки, Моше достал кошелёк и предложил всем скинуться по тысяче рупий. Отказалась только сама Кармель, которая заперлась в своей хибарке. Столько мог бы стоить внутренний рейс эконом-класса. Но делать нечего – Моше протянул деньги старцу в рыжем тюрбане. Очевидно, тот отвечал за каменный фаллос.
Старец тут же сложил ладони и поклонился Моше. Затем развернулся к односельчанам, скрутил купюры в трубочку и сделал жест, будто курит. В народе раздались смешки. Старец раздал купюры по рукам, и маланцы, недолго думая, искрошили их в мелкую труху, и расходились восвояси, посыпая ей улицу.
В тот же момент дверь сарая распахнулась, из неё выбежала Кармель с пучком волос, сползшим на лицо, с наспех накинутым на голое тело сари. Она кричала что-то им во след. Иван не понимал иврита, но некоторые слова интернациональны. Да и трудно ли было понять, о чём болела её душа? Она шаталась и растирая туш, срывала жирные стебли конопли и хлестала ими землю. Остальные молча собирали рюкзаки. Рыжий положил длинную ладонь ей на плечи, приобнял её и увёл. Назад в мир шума и ярости.
2. Ришикеш
Ришикеш называют мировой столицей йоги. Те позы, которые принимал Иван в индийском «местном» автобусе и впрямь подразумевали незаурядную гибкость.
Автобус, пёстрый, как боевой слон, за ночь совершил медленный спуск по серпантину. Днём выехал на равнину предгорий, где каждые десять минут водитель подбирал семейки местных крестьян.
И вот, задавленный у окна с рюкзаком на коленях, Иван видел в пыльное окно рисовые поля, хибарки и закоптелые храмики вдоль трассы. Храмов было в десятки, в сотни раз больше, чем в России. Но тут брали количеством, а не качеством. Из зевов бетонных пагод тут и там выглядывали смазанные маслом и усыпанные цветным рисом божки с красными глазками.
Наконец, за хребтами руин показалась лента Ганга. И тут же спряталась в абстракцию кварталов. В этих двухэтажных городах жили коровы, собаки и телефонные вывески. Создавалось впечатление, что здесь больше нечего делать, кроме как в бесконечном ожидании смотреть на дорогу и звонить, звонить, звонить… Кому? Не важно.
Шум базаров знойного полудня сотрясал дымный воздух. Иван чихнул от облачка специй и проснулся в поту. Окно автобуса не открывалось, а людей набилось столько, что кроме тел и кусочка стека ничего было не видать. Из рюкзака под давлением сочилась клейкая жижа – купленные на стоянке манго.
На вокзале его тут же обклеяли водители рикш. Он выбрал ту, что почище. Нечто вроде мотороллера с крытым кузовом, внутри пестрящим плакатами оранжевых гуру и голубых богов.
