Сложный он выбрал способ самоубийства. Куда как легче ритуальным ножичком вскрыть себе живот – не так красиво, как подрывать себя гранатой или пускать пулю в висок, но не менее действенно, а если при этом он хочет еще и получить удовольствие, то лучшего метода, чем забраться в ванну, наполненную теплой водой, и вскрыть себе вены, по своей простоте и не придумаешь. Но нет – он хочет уйти из жизни под аккомпанемент взрывов и перестрелок.
Более того, где-то в селе устроился радист, который, не зная ни сна, ни покоя, беспрерывно засорял эфир призывами прийти в село и разделить участь тех, кто там уже находится. Может, откликнутся? Ведь накрыть всех скопом гораздо легче, чем вылавливать по одиночке и гоняться за ними по горным тропам, по которым хаживают разве что горные козлы да контрабандисты. Хотя боевики, скорее всего, примут это сообщение за провокацию, за хитроумную ловушку, которую подстроили федералы, и будут обходить село стороной.
– Похоже, что Егеев наговорил свою речь на магнитофон, а теперь радист ее воспроизводит в эфир. Прямо ди-джей! Ну не будет же Егеев сидеть возле рации и гундеть о том, что ему, видите ли, пришло в голову дать последний и решительный и кто пожелает – тот может к нему присоединиться, точно это вечеринка какая-то, выпивка, девочки и так далее. Впечатление такое, что он накатил перед тем, как сесть за запись. На трезвую голову разве такое станешь говорить? Ох, что будет, когда он протрезвеет… – сказал Топорков.
– Не пьет он вроде. Придерживается заповедей Корана, – возразил Луцкий.
– Так за воротник, значит, не закладывает? Может быть, может быть… Но тогда чего-нибудь похлеще принял, что по мозгам бьет с большим эффектам… а запись трещит. Страшно трещит. Так же получалось, когда переписываешь пиленный диск… Или пленка осыпалась, – сказал Голубев.
– Все ты всегда знаешь! Твои бы таланты – да в мирное русло. Вмиг сколотил бы себе первоначальный капитал, а лет так через десять-пятнадцать стал бы главой могущественной корпорации, если, конечно, менее удачливые конкуренты не наймут опытного киллера. Люди будут рвать друг другу глотки, чтобы место протирщика твоих ботинок занять. Или еще какую-нибудь такую же почетную должность, – съехидничал Луцкий.
Тем временем пригнали несколько стареньких, на ладан дышащих «лиазов». Двигатели надсадно тарахтели, работая с заметным перенапряжением, и толкать автобусы, даже с черепашьей скоростью, становилось для них задачей почти непосильной. Невольно начинаешь считать секунды, пробуя угадать, на какой из них двигатели надорвутся. На бортах у автобусов были приварены заплатки, но дырки там образовались вовсе не от обстрелов, а от коррозии. Все они были выкрашены в ярко-оранжевое, но местами краска облупилась, обнажая более ранние слои. У одних они были красными, у других – зелеными, у третьих – синими, а у четвертых – проступал побуревший от ржавчины металл. Ржавчина проступала и через краску, похожая на подтеки. Очевидно, «лиазы» сняли с рейсовых маршрутов, и пассажиры сейчас мерзли на остановках, в ожидании, когда же подойдет нужный автобус. Так они могли ждать до весны, а впрочем, рейсовый автобус здесь уже несколько лет был из мира нереальности. Наверное, все это время они простояли в отстойниках. Удивительно, что их не разбили и не разобрали. Но боевикам они, конечно, были не нужны. Те привыкли ездить на джипах.
