Лорд Хорнблауэр - страница 8

Он открыл плотно сжатые веки и увидел над собой Брауна.

– Я стучал, сэр, но вы не услышали.

– В чем дело?

– Принести вам что-нибудь, сэр? На камбузе сейчас будут гасить огонь. Чашку кофе, сэр? Чаю? Горячего грога?

Добрая порция хмельного поможет ему уснуть, прогонит мрачные мысли, даст короткую передышку от навалившейся черной тоски. Искушение было так велико, что Хорнблауэр искренне ужаснулся. Он, с юности не искавший забытья в бутылке, ненавидевший опьянение в себе даже больше, чем в других, всерьез о таком помыслил… Этого порока за ним прежде не водилось. А то, что он чуть не поддался слабости в секретной миссии, для которой нужны ясный ум и готовность быстро принимать решения, удесятеряет его вину.

– Нет, – сказал Хорнблауэр. – Я вернусь на палубу.

Он спустил ноги с койки. «Порта Цёли» бешено качалась с боку на бок и с носа на корму; ветер, дующий с раковины, накренил ее так сильно, что Хорнблауэр, встав, отлетел бы к противоположной переборке, если бы не Браун. Хорнблауэр всегда завидовал его физической силе. Браун никогда не теряет привычку к качке, Брауну неведома морская болезнь. Вот и сейчас он стоял на расставленных ногах, неколебимый, как скала, тогда как Хорнблауэра шатало из стороны в сторону – он едва не врезался головой в качающуюся лампу, но Браун вовремя удержал его за плечо.

– Паршивая ночка, сэр, и будет еще много хуже, прежде чем ветер уляжется.

Вот так же утешали Иова его друзья. Хорнблауэр метнул в Брауна раздраженный взгляд и разозлился еще хуже, увидев, что Браун принял это с философским спокойствием. Невыносимо, когда на тебя смотрят как на расходившегося ребенка.

– Вам стоит надеть шарф, который подарила вам ее милость, сэр, – невозмутимо продолжал Браун. – К утру будет собачий холод.

Одним движением он выдвинул ящик и достал шарф. Квадрат бесценного шелка, легкий и теплый, – быть может, самая дорогая вещь, какой Хорнблауэр когда-либо владел, включая наградную шпагу за сто гиней. Барбара вышила его собственными руками, несмотря на свою ненависть к рукоделию, – трогательнейший знак ее любви. Хорнблауэр укутал горло под воротником бушлата, радуясь теплу, мягкости и воспоминаниям о Барбаре, встал покрепче, приноравливаясь к качке, и решительно шагнул к двери. Пять ступеней трапа – и он на шканцах.

Ночь была беспросветно темна; Хорнблауэр, выйдя из тусклого света каюты, почувствовал себя ослепшим. Вокруг яростно ревел ветер – Хорнблауэру пришлось нагнуться навстречу его порывам. «Порта Цёли» шла, сильно накренясь, хотя ветер дул не с траверза, а с раковины. Она качалась с боку на бок и с носа на корму. Дождь и брызги били в лицо, пока Хорнблауэр на ощупь добирался до наветренного фальшборта. Глаза постепенно привыкли к темноте, но все равно он не сразу различил узкий прямоугольник зарифленного марселя. Суденышко дико плясало на высоких волнах, и даже в реве ветра отчетливо слышался скрип рулевых тросов; это рулевой налегал на штурвал, не давая бригу скатиться в подошву волны.

Хорнблауэр чувствовал рядом присутствие Фримена, но не заговаривал с ним. Сказать было нечего, да и в любом случае трудно перекрикивать ветер. Он для равновесия уперся локтем в коечную сетку и стал смотреть во тьму. Сразу за бортом на миг возникал белый гребень волны, и в следующее мгновение «Порта Цёли» взмывала на эту волну. На баке матросы откачивали воду; до Хорнблауэра временами долетал глухой перестук помп. Ничего удивительного: при таких волнах швы наверняка размыкаются и смыкаются, словно рты. Где-то в этой тьме терпят крушение корабли, выброшенные ветром на прибрежные скалы, моряки гибнут в прибое под безжалостный рев ветра. Якоря не держат, тросы рвутся. И тот же ветер свистит сейчас над бивуаками воюющей Европы. Сотни тысяч голодных солдат, вчерашних крестьян, сгрудились у костров и клянут ветер и дождь в ожидании завтрашнего сражения. Странно было думать, что от этих безвестных людей в значительной мере зависит его избавление. Тут морская болезнь накатила в полную силу, и Хорнблауэр согнулся над шпигатом в приступе рвоты.